Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Король решил действовать следующим образом: ответить русским той же монетой и постараться, чтобы они, со своей стороны, не причинили Пруссии новой неприятности. Поэтому 1 декабря он приказал Варендорфу, не дожидаясь, чтобы Бестужев «закрыл ему доступ ко двору или к членам русского кабинета либо подвергнул еще какому-нибудь унижению»^{549}, покинуть русскую столицу. Дипломат стал готовиться к отъезду, но прежде пожелал известить канцлера о причинах, побудивших короля отдать ему подобный приказ. Спешно уехать Варендорфу было затруднительно по причинам материальным. Он жил исключительно на свое жалованье, отъезд же был для него равносилен потере и этого более чем скромного достатка. «Одним словом, я беден, как церковная мышь, да вдобавок весь в долгах», — признавался он своему государю^{550}. Бестужев не соблаговолил принять Варендорфа. Больше того, он заставил его ожидать паспорта до тех пор, пока Гросс не пересек прусскую границу; когда же паспорт был выдан, оказалось, разумеется, что он «составлен в выражениях нелестных». Через своего советника Симолина канцлер напомнил Варендорфу о его новом статусе, обретя который, он утратил многие права — например, право требовать официальных объяснений относительно недавних событий. Ожидая паспорт, Варендорф чувствовал себя «под стражей»: дом его находился под наблюдением; самого дипломата повсюду сопровождали шпионы и соглядатаи, не спускавшие с него глаз, даже когда он ездил с визитами (посещая исключительно членов дипломатического корпуса). Трижды к Варендорфу являлся Сварт, голландский резидент, подкупленный Бестужевым, и пытался выведать что-нибудь о намерениях Фридриха II, но тщетно.

В конце концов Варендорф постиг суть этой дипломатической интриги. Отзывная грамота Гроссу была послана через Англию — а ведь эта страна оставалась союзницей Пруссии. Получалось, что и в Лондоне, и в Вене были в курсе злоключений русского дипломата и давали ему советы, как действовать и как толковать запутанные статьи международного права? Обстоятельства отъезда Гросса из Берлина и поспешное бегство Варендорфа из Петербурга стали предметом оживленного обсуждения во всех европейских столицах^{551}. Так вот, Варендорф, в течение долгого времени наблюдавший за событиями на европейской политической сцене, пришел к выводу, что австрийский, английский и саксонский дворы и их представители в Петербурге причастны к отъезду Гросса, что все они преследуют одну, общую цель — изолировать Пруссию, отгородить ее от других европейских стран и дворов^{552}. Сварт, Бернес, Претлак, Вольф, Гиндфорд и Гай Диккенс подогревали страсти ссылками па международное и естественное право, связывали воедино историю со старыми русскими солдатами и пресловутое неприличное поведение Гогенцоллерпа^{553}. Им удалось убедить Бестужева, что следует использовать все эти поводы для того, чтобы дать письменное объяснение отзыву Гросса. Однако поскольку Бестужев был не очень силен в эпистолярном жанре, он довел аргументы вышеупомянутых дипломатов до абсурда: прусского короля канцлер представил человеком бесчестным и бессовестным, недостойным того места, которое его страна занимает в сообществе европейских наций. Бестужев разослал свое сочинение всем иностранным дипломатам, аккредитованным при русском дворе, стремясь довести до их сведения «свою» версию событий^{554}. Варендорф, прекрасно понимавший подоплеку происходящего, вначале не хотел принимать это послание, однако угроза нового скандала, а возможно, и ареста, принудила его сдаться, и он увез письмо с собой. Доехав до пограничного Кенигсберга и оказавшись вне досягаемости русских властей, он, по указанию Подевильса, отослал письмо назад, канцлеру. Пруссаки в последний раз попытались соблюсти приличия и выгородить Елизавету. С точки зрения прусского кабинета, нота Бестужева не имела официального характера но причине отсутствия числа и подписи. «Непристойное сочинение» это было «противно убеждениям государыни»; одобрив его, она изменила бы своей славе и достоинству своей короны. Сомнительное происхождение послания позволило Потсдаму ответить на него «презрением и молчанием»^{555}.