Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

В Литве Варендорф повстречался с Гроссом; общались они между собою так, словно не были знакомы: по словам прусского дипломата, «поговорили о погоде, а затем пожелали друг другу счастливого пути». Гросс, впрочем, не смог удержаться и стал расспрашивать служащих прусского посольства об обстоятельствах их отъезда, о том, приняла ли Варендорфа императрица и вручил ли он ей отзывную грамоту^{556}. Однако пруссаки держали язык за зубами. В Петербурге после их отъезда защищать интересы франко-прусской партии стало решительно некому; оставались, правда, Воронцов^{557}, Трубецкой и Шувалов, однако, лишившись поддержки прусского и французского посланников и их секретарей, они больше не могли влиять на внешнеполитическую ситуацию и поэтому сосредоточились на политике внутренней. В то самое время, когда Варендорф ехал из Петербурга в Берлин, один из злейших врагов Гогенцоллерна, саксонец Функ, был назначен официальным резидентом своего двора в Петербурге в чине тайного советника посольства. Бестужев одержал победу на всех фронтах.

Фридрих и Елизавета разорвали дипломатические отношения, потому что их «юные нации» не смогли найти общего языка. Неопытность дипломатов и взаимное недоверие довершили дело. Прусский король неоднократно выражал свое уважение к особе императрицы, а ответственность за все махинации, которые привели к кризису и продолжительному разрыву между двумя дворами, неизменно, будь то в официальных сочинениях или в письмах, рассчитанных на перлюстрацию, возлагал на одного лишь канцлера^{558}. Если сравнить официально объявленные причины разрыва России и Пруссии, с теми обстоятельствами, которые привели к разрыву России и Франции, первые покажутся незначительными, даже просто смешными пустяками. Между тем французский король помирился с русской императрицей уже в 1755 году, за семь месяцев до возобновления союза между Англией и Пруссией (16 января 1756 года) и за одиннадцать месяцев до подписания договора об оборонительном союзе между Версалем и Шенбрунном (1 мая 1756 года); Фридриху же для того, чтобы прусский дипломат (Бернгард Вильгельм фон дер Гольц) снова стал представлять свою страну в Петербурге, пришлось ждать 1762 года и вступления на российский престол Петра III.

Сочинения философов-просветителей, с которыми a posteriori согласились европейские государи, признавшие за Елизаветой титул императрицы, сделали свое дело: в Европе прочно установилось мнение, что последняя представительница Романовых — не ровня других монархам, что она выше их; петровский миф, бросавший отблеск и на дочь великого царя, распространил свое влияние на все сферы двусторонних отношений — политику, культуру, торговлю и даже дипломатию. Сен-Симон в «Мемуарах» упрекает Дюбуа в том, что он делал уступки Англии, а России внимания не уделял. Сходные претензии высказывал и д'Аржансон, отставленный в 1747 году: по его убеждению, Морена повернул всю экономическую политику Франции в сторону Южной Европы и забыл об исключительно богатых природных ресурсах России, а Пюизьё слишком долго делал ставку только на союз с Пруссией, вместо того чтобы извлекать выгоду из отношений с остальными европейскими державами. Как бы там ни было, Версаль не подготовился к пересмотру старых союзов. Дальон, последний представитель его христианнейшего величества в Петербурге, называет кабинет короля «ювелиром из комедии»^{559},[151] действия которого в конечном счете привели к трагедии — впрочем, не столько Францию, сколько ее союзника Фридриха II. В основе разрыва отношений между Пруссией и царской империей лежало нечто иррациональное — древний страх, от которого не освободилась ни та, ни другая сторона. Конечно, видимым источником разногласий был территориальный вопрос (вечная причина всех войн). Однако с этими материальными претензиями никак не сочетался созданный философами-просветителями образ России как страны, идущей по пути прогресса, и это противоречие окончательно испортило и без того непростые отношения между славянами и германцами, причем победителем из этой дипломатической, политической и интеллектуальной войны не вышел никто.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ