Менее всего способен сей посланник к переговорам. Ум весьма посредственный; знание дел весьма поверхностное; манеры и повадки весьма грубые; гордость истинно австрийская и решительный тон, каковой полагает он необходимо нужным представителю дипломатическому, — все сии качества ловкому переговорщику не пристали, однако расположение к интриге, внешность, коя Императрице пришлась по нраву, советы первого Министра и обстоятельства благоприятные столь удачно ему талант заменили, что нашел он способ исполнить и даже превзойти все желания своего двора. Не стану я ничего говорить о генерале Бернесе, каковой Бретлака сменил и коего Ваше Величество имело случай узнать прежде, чем он сюда прибыл. Добавлю только, что хотя достоинства его во всех отношениях превосходнее, нежели у предшественника, от Государыни столько же одобрения ожидать ему не приходится, отчего, впрочем, дружба меж двумя дворами живости своей нимало не утратит. Дела застал генерал Бернес в таком положении, когда, можно сказать, делаются они сами собой. Одна Силезия заставлять будет постоянно венский двор невозможное совершать, дабы влияния не утратить на решения петербургские, и если верить Канцлеру, жить и умереть суждено России вместе с Австрийским домом.
Английский двор на втором месте у Канцлера обретается. Торговля связует сей двор с Россией узами вполне естественными, однако сей предмет также споры и кляузы рождает,[181]
кои поддержанию дружбы не способствуют; посему сказать можно, что только лишь обстоятельствам последней войны, страсти Канцлера и немалым суммам, кои Министру сему вручены были, обязан Король Английский теми статьями, кои недавно скреплены были, и задушевной дружбой, коя ныне меж двумя дворами царит.Лорд Гиндфорд более блещет здравомыслием, нежели проницательностью, да и здравомыслие сие нередко страстями и духом партий искажается. Богат он не столько знаниями прочными и глубокими, сколько привычкой к ведению дел. К светской жизни не приспособлен он и той учтивости, коей от иностранного посланника ожидают обыкновенно, вовсе лишен; заметил я даже, что переменился он в сем отношении, и приписываю перемену пребыванию его в России. Императрица к персоне его равнодушна, и если сумел он некоторое уважение завоевать, то причиной тому только дружба его с генералом Бретлаком и звание Посла, коим он облечен. Впрочем, человек он мудрый и осмотрительный, однако потерпел бы неудачу, подобно предшественникам, не помоги ему обстоятельства, мною перечисленные, кои переговоры весьма облегчили. Для Пруссии, кажется мне, пользы от него немного; подозреваю я даже, что к козням, кои австрийцы против Вашего Величества плетут, в высшей степени он причастен[182]
. Прижимист он и упрям безмерно; помирить старается собственный свой интерес с интересом двора своего и на посольстве своем нажиться, из жалования сколько можно сберегая. Истомившись, однако, в сей стране, как и всякий прочий, он, по всей вероятности, не замедлит испросить отставку и ее получить.Есть основания думать, что горячая дружба между двумя дворами долго не продлится; прекращение субсидий и упадок торговли с Персией[183]
неприятные породят споры, а те вызвать могут холодность и разлад.Республика Голландия, коя вот уже несколько лет как с Англией во всем заодно действует, при дворе русском также судьбу ее разделяет. Платит половину субсидий и пользуется полным доверием графа Бестужева.
Особливо же посланник Сварт у Канцлера на хорошем счету, и, пожалуй, не сыскать здесь другого посланника, коему доверял бы первый Министр столь многое и коему известно было бы лучше обо всем, что в Петербурге происходит. Человек сей ни ума не лишен, ни тонкости, но еще больше в нем злобы, и душевные склонности его почтенными никак не назовешь. Голландскую грубость свою не только не скрывает, но даже напоказ выставляет, особливо же перед теми, кои у первого Министра не в чести. От долгого пребывания в России и наклонности к злословию сделался он хранителем скандальной хроники петербургской. За Австрию готов он хоть в огонь, а потому настроен всегда против Пруссии.
Датский двор стоит пока с Россией на дружеской ноге, и можно сказать даже, что весьма многим обязаны датчане Канцлеру, каковой отыскал способы успокоить справедливые их страхи, возвышением Голштинского дома вызванные. Поскольку ненавидит Министр сей Швецию, интересами же Великого Князя очень мало озабочен, то в Копенгагенском дворе видит естественного союзника России.