Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Дело Ботты кончилось ничем. В пору, когда решался вопрос о подписании Берлинского договора, эта интрига могла побудить Россию официально согласиться с закреплением территории Силезии за Пруссией. Все зависело от того, как отнесется Мария-Терезия к своему посланнику, чье участие в заговоре против Елизаветы не было доказано. Французы и пруссаки действовали заодно, когда старались погубить Ботту и тем ускорить падение Бестужева, однако на отношения, какие следовало бы установить между двумя императрицами, и на сроки этой процедуры они смотрели по-разному. Дальон хотел еще сильнее рассорить двух соперниц, Мардефельд, напротив, желал их примирить и тем ускорить получение от царицы желанной подписи под договором. Расходились сообщники и во взглядах на дальнейшую судьбу Бестужева, который по-прежнему ведал иностранными делами. Лесток полагал, что следует пойти на хитрость: он посоветовал прусскому посланнику па время перестать видеть в вице-канцлере врага, вовлечь его в дипломатические переговоры, но при этом постоянно подчеркивать его добрые отношения с Австрией, «дабы не мог сей обманщик долее притворяться невинным». Дальон же и Ла Шетарди выступали категорически против какого бы то ни было участия русских в переговорах и поддерживали императрицу, которая не хотела подписывать никаких соглашений. Французы твердо рассчитывали на падение Бестужева и потому не были намерены «позволять ему плести козни, как прежде, и в конце концов расстроить все планы^{230}. Как показали дальнейшие события, надежды эти не оправдались.

Прусский король, «лучший друг императрицы и России», делал ставку на другое: на пугавший Елизавету призрак нового государственного переворота. Несмотря на свои родственные связи с Брауншвейгским семейством, он не затруднился предложить императрице сослать Ивана Антоновича в Сибирь, заточить регентшу в монастырь, а Антона-Ульриха отправить в Германию. Такое решение проблемы, безоговорочно поддержанное Версалем^{231}, позволило бы обойтись без кровопролития (Фридрих прекрасно понимал, чего боялась царица) и уберегло бы Россию «от козней и происков, которые в противном случае не кончились бы никогда и рано или поздно сыграли бы роковую роль…»^{232}. Фридрих давал совет отнюдь не бескорыстно; он стремился обезвредить враждебные ему группировки: клан старинной австрофильской знати, некоторых представителей нового петровского дворянства, привлеченных блеском иностранных титулов, и прежде всего лично Бестужева. Мардефельд испросил у императрицы аудиенцию специально для того, чтобы обрисовать ей устрашающие перспективы и подлить масла в огонь. От имени прусского короля посланник должен был объявить Елизавете, что «австрийцы, англичане, саксонцы, датчане только того и добиваются, как бы низвергнуть ее с российского престола»^{233}. Следуя указаниям Фридриха, Мардефельд живописал царице мрачные картины кровавого мятежа, за которым последует ее арест, пытки, ссылка в ледяную Сибирь, где красота ее будет вянуть вдали от мужского общества… Рассказы прусского посланника произвели впечатление на императрицу, и она обсудила вопрос об Иване Антоновиче сначала с членами своего совета (именуемого Конференцией), а затем с Сенатом. Сенаторам было приказано уничтожить всякую память о царствовании малолетнего императора: специальный указ запрещал упоминание имени и титула Ивана в каких бы то ни было документах; дозволялось упоминать только о регентстве его матери или герцога Курляндского — Бирона. Все декреты той поры были отменены. Паспорта, манифесты, акты, патенты и проч., подписанные именем Ивана, были изъяты и свезены в Тайную канцелярию. Напечатанные на русском и иностранных языках книги, касающиеся царствования Ивана, были сданы в Академию наук, а ввоз изданий такого рода жестоко преследовался. Наконец, монеты с изображением малолетнего императора были отданы в переплавку^{234}. Однако все эти строгости нисколько не повлияли на внешнюю политику России, которая по-прежнему оставалась выжидательной.

Брачная политика