Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

В дальнейшем, однако, события сложились благоприятно не для франко-прусской группировки, а для «неправедного министра», который очень скоро показал свое истинное лицо — лицо человека расчетливого, грубого, чрезвычайно умного и, несмотря на недостаток гибкости, непобедимого. Бестужев превосходно владел искусством не принимать решений и не исполнять обещаний. Порой он ссылался на то, что был пьян и не помнит, о чем шла речь накануне, порой начинал заикаться и не доканчивал невыгодную для себя фразу^{268}. Дальону и Мардефельду, озабоченным налаживанием контактов в русской среде, пришлось довольствоваться общением с деятелями второго плана. В 1744 году, когда многое еще казалось возможным, прусский король, беря пример с англичан, даже отказался от своей «заветной экономии»^{269}, и решил раскошелиться. Он дарил фаворитам Елизаветы щедрые подарки, осыпал дарами и милостями Кирилла Григорьевича Разумовского, брата фаворита; молодые русские дворяне, отправлявшиеся в Европу, были желанными гостями в Потсдаме (равно как и в Версале). На Западе закрывали глаза на поведение русских за границей: попойки, дуэли, любовные похождения. На помощь «своей» партии пришел Карл VII: он признал за Елизаветой императорский титул, присвоил Брюммеру, Лестоку и Алексею Разумовскому титулы графов «Священной Римской империи германской нации» — дабы увеличить их преданность германским интересам. Первых двух нечего было и убеждать, в случае же с Разумовским, начисто лишенным политического таланта, награды пропали даром. Единственным достоинством морганатического супруга Елизаветы было его абсолютное нежелание вмешиваться в государственные дела. Бестужев тем временем воспользовался случаем, чтобы заклеймить вмешательство иностранных держав во внутренние дела России и бросить тень на отмеченных Карлом VII. «Императрица может и сама наградить своих подданных», — ворчал он, оскорбляя самолюбие Разумовского (очень гордого своим новым титулом). Брюммер и Лесток, заподозрив неладное, постарались избежать огласки; боясь оскорбить Елизавету, которой было приятно возвышение ее любовника, они отложили объявление о своих новых титулах на будущее. Еще одна отсрочка…

Женский люд

Летом 1744 года Бестужев был сделан канцлером, а его прежнюю должность — должность вице-канцлера — получил граф Воронцов, что было хорошо для франко-прусской группировки, но отнюдь не компенсировало ущерба, причиненного первым назначением. Женатый на двоюродной сестре императрицы, Воронцов легко мог иметь доступ к императрице еще до заседаний Императорского совета. Анна Карловна Воронцова, женщина умная и любезная (хотя и любящая позлословить), презирала Бестужева за грубость и невоспитанность; сам Воронцов был человек честный — быть может, даже чересчур честный — и вдобавок робкий; кроме того, новое назначение связывало чете Воронцовых руки, заставляло их действовать с большей осмотрительностью. Фридрих еще осенью 1745 года видел в Воронцове «одного из лучших своих друзей»^{270} и передавал через него Елизавете свои частные соображения, подтверждавшие его официальные декларации. Михаил Илларионович Воронцов, полагал король, — собеседник бескорыстный и сдержанный, но полезный. Увы, и этот расчет был ложным: единственный русский «адвокат» Фридриха в Петербурге не имел при дворе никакой реальной власти; Бестужев старался не посвящать Воронцова, второго человека в правительстве, в государственные дела; канцлер сообщал вице-канцлеру далеко не всю информацию, а ту, какую сообщал, нередко искажал. В 1745 году Бестужев даже ухитрился лишить Воронцова доступа к императрице. Тогда вице-канцлер принял неожиданное решение: осенью он отправился в многомесячное путешествие по Западной Европе и побывал в Австрии, Пруссии, Голландии и Франции. Посещая европейские дворы самой разной политической ориентации, он рекомендовался чрезвычайным послом своей страны и надеялся таким образом приобщиться к международной политике. В Вене и Гааге Воронцова постарались, посредством лести и подарков, удержать как можно дольше: его отсутствие в Петербурге развязывало руки Бестужеву^{271}. Напротив, для франко-прусской группировки отъезд Воронцова оказался губительным, как в плане придворных связей, так и в отношении дипломатическом^{272}.