Именно политика оставалась определяющей темой в описаниях петербургского двора. Критика антиреволюционной политики Екатерины II в 1792–1796 гг. вылилась в диффамацию образа самой императрицы, становившейся из поборницы идей Просвещения, «коварной и честолюбивой» интриганкой, обманывавшей «доверчивых философов». Разочарование Екатериной II находило почти ежедневное отражение во французской печати.
Известия о воцарении Павла вызывали восхищение прессы, надежды на реформы и смену внешнеполитического курса. Но традиция разоблачений «деспотизма» царей не угасла со смертью Екатерины II, ожидание от Павла I решительных перемен в духе идей Просвещения оказалось напрасным, а вступление России во Вторую коалицию изменило систему оценок: царь снова рассматривался как воплощение деспотизма, фанатизма, агрессивной военной политики или жертва приступов безумия. Временами газеты сравнивали Павла I с Робеспьером и Аттилой.
Маятник вновь качнулся в другую сторону, когда у власти во Франции оказался генерал Бонапарт, мечтавший о союзе с Россией, а Павел I отозвал войска Суворова из Европы. Гибель русского императора не помешала заключить мирный договор между Францией и Россией в 1801 г., а французская пресса принялась по традиции превозносить мудрость, милосердие и другие таланты Александра I. Тогда сложилась своеобразная «матрица» интерпретаций действий русского двора: в периоды франко-русского сближения (18001804 гг., 1807–1810 гг.) даже осторожные заявления царя и попытки реформ трактовались как «революция сверху» и следование передовым идеям Просвещения, а в периоды острых конфликтов инициативы русского монарха преподносились в газетах как ошибки, навеянные агентами Лондона, французскими эмигрантами, давлением косного дворянства и духовенства, или объяснялись обычной недальновидностью царя и его министров. Важно заметить, что эта особая оптика французских газет в отношении России не обязательно отражала политические пристрастия автора. Роялисты и якобинцы, хотя и скрывавшие свои истинные принципы, одинаково зависели от желаний императора Наполеона и потому строго выполняли требования министра полиции.
Череда дворцовых переворотов в России XVIII в. приучила наблюдателей следить не только за персонами самодержцев, но и за всей российской аристократией, оказывавшей решающее влияние на судьбы трона. В центре внимания прессы неизменно находились царские фавориты (Г. А. Потемкин, П. А. Зубов и др.), дипломаты (А. А. Безбородко, И. А. Остерман, Ф. В. Ростопчин, А. Б. Куракин, Н. П. Панин, А. Р. Воронцов, Н. П. Румянцев), высшие чиновники и военачальники (П. А. Румянцев, М. И. Кутузов, А. В. Суворов и др.). Французские газеты Парижа, Лейдена, Франкфурта следили за возвышениями и падениями российских царедворцев так же внимательно, как следили за курсами торгов на ведущих европейских биржах, но с разной степенью пристрастности. Так, русские «дипломаты-англофилы» (Н. П. Панин, С. Р. Воронцов) в парижской прессе объявлялись настоящими врагами России, а в газетах, издававшихся за пределами Франции, те же политики оставались без каких-либо политических и моральных оценок. Характерна и смена жанров, с помощью которых французская периодика описывала высших российских аристократов: политические придворные анекдоты, особенно популярные в годы царствования Екатерины и Павла, сходят на «нет» в 1800-е гг. Отчасти это объяснялось жесткостью наполеоновской цензуры, отчасти сменой стилей и жанров газетной публицистики. Наполеон требовал от газет эмоционально ровного тона и внешней беспристрастности при описании любых событий и персонажей. Исключением окажется короткий период второй половины 1813 – начала 1814 г., когда все силы печати были брошены против
Шестой коалиции, а снижение образа царя в общественном сознании поставлено на повестку дня.