На протяжении большей части XVIII в. в противовес концепции русской угрозы, которую развивали преимущественно дипломаты и министры французского двора, ряд философов и литераторов начали превозносить достоинства русской монархии, чем положили начало формированию так называемого «русского миража», весьма популярного в середине – второй половине XVIII столетия[128]
. Заметную роль в борьбе этих двух философско-политических концепций имела набиравшая в это время популярность пресса. В период первой кампании русско-турецкой войны 1768–1774 гг., когда стало очевидным превосходство русских и неосновательность надежд на победу османской армии, министр иностранных дел маркиз Э.-Ф. Шуазель пытался приуменьшить в глазах общества успехи России. Для этого глава французской внешней политики снабжалВ период заключения Кучук-Кайнарджийского мира летом 1774 г. теперь уже князь И. С. Барятинский сообщал в Петербург о том, что
Во второй половине XVIII в. Европа столкнулась с изменением системы международных отношений и новой ролью, которую теперь, после приобретения Прибалтики и первого раздела Польши, стала играть Россия. В обществе доминировало представление о России как о державе, чье господство на «Севере» представляло определенную угрозу для европейскорго «Юга». Империя продолжала расти и вступала в новые военные конфликты, в том числе в Европе.
К концу 1780-х гг. «русский мираж» заметно померк и во французском обществе все большую популярность приобрело критическое отношение к Российской империи в целом. Даже заключение русско-французского торгового договора 1786–1787 гг. не переломило этих общественных настроений. Однако идея непосредственной угрозы для Франции со стороны империи царей сохраняла совершенно мифический характер. Единственным пространством, на котором действительно сталкивались внешнеполитические интересы двух стран, оставалась Речь Посполитая, переживавшая самые тяжелые годы в своей истории[131]
. Напомним, что польское государство уже в первой трети XVIII в. считалось в Версале зоной важнейших династических интересов Франции, а Людовик XV сочетался браком с Марией Лещинской – дочерью изгнанного короля Станислава Лещинского, нашедшего приют в Лотарингии. Вместе с тем Польша еще существовала, хотя и оказавшись в революционной ситуации, и продолжала выполнять роль буфера. Мало кто мог накануне 1789 г. всерьез предположить, что в недалеком будущем вторжение русской армии на территорию Франции приобретет реальные очертания.§ 2. Развитие концепции «русской опасности» в годы Революции
С началом Революции внешнеполитические темы в прессе заметно отходят на второй план. Происходящие в самой Франции события привлекли внимание всей Европы. При общем падении популярности международных сюжетов Россия сохраняла в описаниях газет прежний уровень значимости относительно других европейских держав. Образ России не имел четкой структуры и приоритетов: набор клише о далекой полуварварской стране с суровым климатом, в которой правит самодержавный деспот, мечтающий о новых завоеваниях, был востребован и в 1789, и в 1792 г. Однако изменялись условия применения этого образа. Из дипломатической практики и философских дискуссий устоявшиеся представления перетекали в новое политическое публичное пространство, сформировавшееся к 1789 г.
Важное для уточнения содержания концепции «русской опасности» сочинение принадлежит перу выдающегося журналиста эпохи Жака Малле дю Пана. Для верного понимания его трактовки образа России напомним, что он принадлежал к числу монархистов, а в мае 1792 г. уехал в Германию с секретным заданием короля. В 1789 г. В центре внимания Малле дю Пана оказались дипломатия и войны второй половины века. Брошюра с острой критикой современной ему политики Петербурга вышла анонимно в нескольких городах в 1789 г. и была озаглавлена «Об угрозах политическому балансу Европы или изложение причин, которые его ухудшили на Севере после вступления Екатерины II на престол России»[132]
.