Россия во французской прессе периода Революции и Наполеоновских войн (1789-1814)

В рассуждениях о возможной смерти императрицы газеты строили прогнозы о реализации Греческого проекта, в котором главную роль отводили Потемкину: «Как уверяют, деспот-Екатерина умерла. Это событие может расстроить все ее широкие проекты. Честолюбивый и властный Потемкин, который имеет столь большую армию в своем распоряжении и несметные богатства, вполне способен задумать план по расчленению необъятных владений России, и тогда этот могучий колосс, который под гением Екатерины так долго наводил страх на Европу, может вскоре растаять и расколоться, как некогда завоевания Александра Великого стали добычей его генералов»[643].

В годы царствования непредсказуемого Павла I судьба каждого царедворца зависела прежде всего от настроения императора. Пресса упоминала все важные назначения и отставки, но никогда не давала портретных характеристик высшим аристократам, снискавшим особую благосклонность царя. Положение дел мало изменилось при Александре. Круг «молодых друзей» (А. Чарторыйский, Н. Н. Новосильцов, В. П. Кочубей, П. А. Строганов)[644] был хорошо известен дипломатам и публицистам, все эти лица занимали важные должности (товарищей министров, министров). Но парижские газеты, старавшиеся преподнести придворную и дипломатическую хронику, также не останавливались на роли каждого из многочисленных чиновников в принятии важнейших государственных решений. Вместе с тем российские аристократы часто появлялись на страницах французской прессы в разделах литературных, научных, театральных, религиозных новостей. Так многократно в связи со своими гуманистическими инициативами упоминался граф, либерал и филантроп С. П. Румянцев. Можно сказать, что если бы не сложная конъюнктура тяжелых войн и скоротечных союзов между Парижем и Петербургом, то именно с помощью прессы французское общество могло бы узнать значительно больше о русском императоре и высшем свете России, поскольку во французском обществе присутствовал устойчивый интерес к «империи царей» и особенно к судьбе императорской фамилии.

* * *

Ситуация с восприятием российской действительности через призму описаний петербургского двора не была уникальным явлением во франкоязычной периодике. Определенные стандарты задавал венский двор, так же как и петербургский, служивший центром дипломатии, культуры, бюрократического и военного аппарата всей империи, центром различных католических институций, концентрировавшим вокруг себя влиятельные общественные, финансовые и интеллектуальные силы. Прочие крупные города страны не могли играть в чем- либо альтернативную столице роль[645].

Придворная жизнь России в периоды «относительно мирного» затишья (1789-1792, 1797, 1800-1804, 1807-1811 гг.) занимала корреспондентов более остальных тем. Исходя из реалий жизненного пути российских аристократов и военачальников, периоды карьерных взлетов и падений неизбежно сменяли друг друга и лицо, принудительно удалявшееся от двора, де-факто исключалось из всех общественных, культурных и политических процессов. Так, например, вызов к императорскому двору опального Суворова Gazette de Leyde рассматривала как обычный случай перемены настроений государя, решившего сменить гнев на милость, хотя и строила осторожные прогнозы о том, куда и зачем царь направит знаменитого своими победами полководца?[646]

Революционный 1789-й год резко изменил ориентиры для политических оценок и преобразил рынок периодической печати, что имело важные последствия и для отношения к правящей в России династии. В центре внимания французской прессы, черпавшей сведения о России из самых разных источников, как до, так и после 1789 г. неизменно находился российский императорский двор, окружавшие его институты власти, столичная аристократия, а Санкт-Петербург в течение ряда десятилетий оставался единственным городом империи, новости о котором поступали к европейским читателям регулярно. В какой-то степени сложившиеся еще в первой половине XVIII в. диспропорции в отношении интереса к событиям в российской столице и провинциях бескрайней империи сохранялись и на протяжении эпохи наполеоновских войн, а Санкт-Петербург являлся едва ли не «обязательным» примером при описании явлений политической, экономической, культурной сфер жизни.

Итак, на страницах французских газет и альманахов конца XVIII - начала XIX в. российский двор словно балансировал между «реформами» и «реакцией». Находясь под воздействием собственных придворных партий и внешних сил, Павел, в 1798-1799 гг. заслуживший во французской республиканской прессе репутацию «Аттилы», солдафона и самодура, после разрыва союзнических отношений с Австрией и начала франко-российского сближения оказался в числе ближайших союзников Наполеона, и отношение к нему в парижской печати снова изменилось.