Читаем Россия выходит из войны. Советско-американские отношения, 1917–1918 полностью

Город Санкт-Петербург. Петроград, Ленинград. Называйте его как хотите. В любом случае он является одним из самых непознанных, прекрасных и драматичных великих городов мира. Высокие северные широты, косой солнечный свет, окружающие равнины, часто перемежающиеся с неожиданными разрывами ландшафта. Мерцающие водные просторы. Все это подчеркивает необозримую горизонталь в ущерб вертикали и создает везде ощущение огромного пространства и властности. Небеса огромны, горизонт далек и протяжен. Рассекая город по центру, холодные воды Невы движутся бесшумно и быстро, словно масса серого металла, скользящего между гранитных набережных и монументальных дворцов, принося с собой привкус пустынных лесов и болот, из которых появился этот город. Со всех сторон чувствуется близость великой дикой природы Русского Севера – безмолвной, мрачной и переполненной бесконечным терпением.

Именно здесь, в северных ритмах проходят долгие снежные зимы и темнота, серое небо, слякоть и всепроникающая сырость, белые ночи летнего солнцестояния с их неповторимой и всепроникающей поэзией и, наконец, короткие и трогательные летние месяцы, заканчивающиеся почти до того, как начались, страстно любимые жителями за редкость и краткость.

В таком городе внимание человека направлено вовнутрь, на себя и себе подобных. Человеческие отношения приобретают странную живость и интенсивность, с оттенком предчувствия. Под таким небом пальцы судьбы, кажется, проникают издалека, подобно лучам солнца, чтобы найти и сформировать жизни и дела отдельных людей. Те или иные события имеют тенденцию с драматической точностью двигаться к развязкам, которые никто не придумывал, но которые все постфактум признают неизбежными и какими-то смутно знакомыми.

Этот город всегда был и остается трагичен. Он создан ценой огромных человеческих страданий. Географически неуместное, но в то же время наделенное завораживающей красотой создание, оправдывающее искупление за все жестокости и ошибки. В течение двухсот лет Санкт-Петербург оставался центром разветвленного аппарата бюрократической власти. Но ему не суждено было стоять бесконечно, как надеялся Пушкин, против сил природы и политических перемен. В XX веке ему предстояло пережить испытания и страдания, не имеющие аналогов. Свое превосходство среди городов России ему предстояло утерять. События, которым посвящено это повествование, начинались так. Вечером 7 ноября 1917 года жизнь Петрограда (как он тогда назывался), казалось, внешне следовала почти своему обычному ритму. Рестораны, кинотеатры и прочие увеселительные заведения вдоль Невского проспекта были открыты. Балет в Мариинке шел полным ходом, по Троицкому мосту звенели трамваи, а шаткие коляски извозчиков, заменявшие тогда такси, как всегда, тихо катили по широким проспектам. Лошадиные копыта стучали по брусчатке.

Тем не менее совсем рядом с яркими огнями вокруг Зимнего дворца было темно. Здесь стояли вооруженные люди, входы и выходы на прилегающие улицы были забаррикадированы и охранялись. Над широким пространством Дворцовой площади то там, то здесь раздавались одинокие винтовочные выстрелы и пулеметные очереди. Время от времени над черными водами Невы пролетали звуки артиллерийской стрельбы. В окружающей тьме едва различались силуэты «Авроры», стоявшей на якоре у Адмиралтейской пристани, и Петропавловской крепости, расположенной севернее на противоположном берегу.

Внутри самого Зимнего ситуация была близка к гротеску. В огромных, богато украшенных бальных залах квартировали подразделения военных юнкеров. Воздух был здесь тяжел от табачного дыма и запаха человеческих тел, повсюду валялись бутылки с остатками вина, украденные из императорских погребов. В одной из бесчисленных больших комнат на верхнем этаже, отделанной золотом, малахитом и малиновой парчой, члены Временного правительства, собравшиеся за длинным столом, покрытым зеленым сукном, продолжали то, что превратилось в заседание, не прекращающееся ни днем ни ночью. Бледные от усталости, выкуривая бесчисленное число папирос, они с трогательным оптимизмом лихорадочно делали пометки в своих блокнотах, словно в потенциальных хранилищах мудрости, которой там в действительности не было ни капли. Измотанные и отчаявшиеся мужчины продолжали спорить и пререкаться, придумывая нелепые планы по спасению ситуации и не желая понять, что последние секунды жизни былой России уходят в историю.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное