Россия земная и небесная. Самое длинное десятилетие

Мир вещей, явлений и событий, будучи по своей природе множественным, не годится для того, чтобы нести в себе самом какой-либо смысл – материя разделяет, а не объединяет, дробит, а не сплачивает. Смысл срастается с той данностью, которая, как и он, неделима, а такая данность на свете только одна – чье-то «я». Подобное тяготеет к подобному, единое способно жить лишь в другом едином, смысл истории не может обрести своего существования в чем-либо, кроме ума разумного существа, созерцающего историю, охватывающего ее своим взглядом. Однако простота формы не означает простоты содержания: смысл может быть очень богатым, хотя это богатство в нем не имеет структуры и является слитным. «Я» может принимать в себя сложную систему, сплавляя ее в целостность и с помощью этого сплавления придавая ей смысл, которого в ней самой не было. Как это происходит, видно из описания Моцарта процесса сочинения музыки.

«После того, как я выбрал одну мелодию, к ней вскоре присоединяется другая, в соответствии с требованиями общей композиции, контрапункта и оркестровки, и все эти куски образуют «сырое тесто»… Произведение затем растет, я слышу его все более и более отчетливо, и сочинение завершается в моей голове, каким бы оно ни было длинным. Затем я охватываю его единым взором, как хорошую картину или красивого мальчика, я слышу его в своем воображении не последовательно, с деталями всех партий, как оно должно звучать позже, но все целиком в ансамбле».

Точно по такому же принципу создается в воображении историка целостный образ прошлого, возникновению которого предшествует рытье в архивах, изучение документов, чтение мемуаров и т. п. Весь этот материал постепенно организуется по каким-то интуитивно ощущаемым нами законам композиции – что-то выбрасывается как несущественное, на чем-то ставится особое ударение, – и настает момент, когда эпоха предстает перед внутренним взором историка сразу вся целиком и одновременно с этим ему открывается ее смысл.

Конечно, под «историком» здесь надо понимать не только профессионала, но любого человека, который интересуется прошлым и размышляет над ним, читая соответствующую литературу. У каждого такого человека формируется в сознании свой образ истории, а значит, и ее смысл. Понятно, что таких смыслов много и все они хотя бы чем-нибудь отличаются друг от друга. Каждый из индивидуальных образов былого, даже если он возник под влиянием сказанного другим индивидом, будучи элементом уникального «Я», так же уникален, как и оно само.

Не вытекает ли отсюда с логической неизбежностью, что в истории нет объективного смысла? Ведь в самих событиях он пребывать не может, ибо события и смысл разноприродны: они материальны и множественны, а он духовен и целостен. Получается, что история лишена собственного смысла. Однако наш разум не может примириться с таким выводом, несмотря на его логическую безупречность, и продолжает быть уверенным, что в истории есть не относительный, зависящий от того, что думают о ней люди, а абсолютный смысл, который был бы в ней даже в том случае, если бы никто из людей о ней не думал. Но как это возможно – ведь смысл может существовать только в чьем-то «я»? Да, все так, но если это «я» абсолютно, то и смысл будет абсолютным. Вот и разгадка парадокса: абсолютный смысл в истории есть, и это – образ истории, имеющийся в сознании Творца. […]

Бог сам делится с человеком своим пониманием предмета. Он может поделиться и с не очень благочестивым исследователем, если захочет через него донести до людей какую-то истину, в том числе и историческую, но гораздо чаще Он сообщает свой образ истории святым. Почему? Да потому, что святые постоянно помнят слова псалма «всяк человек ложь» и старательно очищают свое сознание от человеческой лжи, от всего личного и субъективного, и ждут, когда в чисто выметенную горницу их души войдет Святой Дух, чтобы наставить их на всякую истину, в частности, на историческую. И Бог не посрамляет их ожидания. Так и у нас, грешных, появляется шанс понять смысл истории: не зная, какой видит ее непосредственно сам Бог, мы можем разыскать сведения о том, какой видели ее святые, глядевшие на нее Его глазами. Особенно ценен для нас в этом смысле великий старец Серафим Саровский, поскольку его взгляд на Россию, а значит, и на судьбы всего мира, хорошо документирован, а тот факт, что он совершенно очистился от своего субъективного «я» и жил в Боге и с Богом, подтверждается сотнями свидетельств. Одним из самых ярких свидетельств такого рода является поразительный эпизод из жизни преподобного, который в силу абсолютной его запредельности было бы дерзостью пересказывать и можно лишь процитировать оставивших свои записи современников.