Российская белая эмиграция в Венгрии (1920 – 1940-е годы)

Приведу один, но весьма яркий пример того, как радикальная, в данном случае однозначно просоветская пресса старалась держаться подальше от эмигрантов, попросту игнорировала их. На страницах нелегальной коммунистической газеты «100 %», выходившей с сентября 1927 г. по лето 1930 г., много говорилось о советской литературе, публиковались – под собственными именами или под псевдонимами – статьи венгерских авторов, живших в это время в эмиграции в СССР, таких как Янош Маца, Дёрдь Лукач²⁷, Шандор Гергей, переводы произведений Бабеля, Эренбурга и др., но только вот об эмигрантах не было ни полслова.

Перечитывая журналы межвоенных лет, убеждаешься, что наиболее живую, сбалансированную, свободную от влияний политической конъюнктуры картину русской литературы того времени представлял «Нюгат», особенно до начала тридцатых годов. На его страницах и между двумя войнами продолжали писать о русских классиках XIX века, не чурались и современной литературы, особенно много писали о советской. Действовавшее при журнале издательство публиковало сборники произведений современной зарубежной литературы, так, в 1936 г. выходит в свет «Сегодняшний русский Декамерон»²⁸, составленный крупным поэтом Дюлой Ийешем. В него вошли первоклассные сочинения тех советских авторов, которых печатали в СССР, с большими или меньшими препятствиями. Во введении к книге составитель с воодушевлёнием повествует о советских писателях и советском обществе – оно было написано примерно два года спустя после путешествия Дюлы Ийеша по СССР²⁹. По поводу эмигрантов Ийеш замечает лишь, что те не попали в сборник в силу его ограниченного объема: «Вот почему мы не публикуем живущих в эмиграции Бунина, Куприна, Мережковского». Через три года после получения Буниным Нобелевской премии это было скорее свидетельством политической позиции Ийеша и, вероятно, помогавшего ему в составлении книги переводчика Хуго Геллерта.

Менее взыскательная пресса выказывала к русской эмиграции интерес другого рода. Популярную, пожалуй, даже самую популярную фигуру русского эмигранта в Европе тех лет являл собой легендарный бас Федор Шаляпин. Изгнанничество, бродяжья жизнь делали его и без того романтический образ ещё загадочней. Он не раз посещал Венгрию и всегда выступал с огромным успехом³⁰. Пресса с воодушевлением освещала его приезды и всё с ними связанное: неисчислимые анонсы, репортажи, отклики музыкальных и театральных критиков. Шаляпин и сам охотно давал интервью. В «Нюгате» печатались фрагменты его автобиографии в переводе с немецкого Вираг Мориц³¹. Некоторые автобиографические заметки Шаляпина о детстве, о дружбе и работе с Рахманиновым, знакомстве со знаменитым историком Ключевским публиковались в «Pesti Naplo»³². Из репортажей и интервью следовало, что его можно было расспрашивать о чём угодно, только не о делах в отечестве. Рассказывают, что, посетив Венгрию в четвёртый раз, он проникся такой убежденностью в несправедливости Версальского мира (Трианонского договора), что даже наизусть выучил песню «Верую во единого» по-венгерски³³.

Иван Мозжухин, ярчайшая звезда немого кино, попал в бульварную хронику под заголовком: «Мозжухин – как причина пештского развода»³⁴. Или вот ещё один пример в том же роде: «Разговор с русской графиней под портретом Николая Второго из слоновой кости» – навевающее ностальгическую атмосферу рассказов рубежа веков интервью (с литературной претензией) представляло читателю беженку-аристократку, которая ценой невероятных мучений добралась до Будапешта, где была вынуждена – прожив остатки состояния – зарабатывать на панели. Таков был создаваемый массовой периодикой фон, на котором воспринималась собственно художественная литература.

Итак, говоря о русской жизни и культуре в период между двумя мировыми войнами, венгерская пресса, увы, чаще всего довольствовалась стереотипами. Русская жизнь для неё отдавала экзотикой, а литература воспринималась как зеркало, отражающее реалии далекой экзотической страны. И хотя некоторые авторы в серьезных изданиях и совершали робкие попытки вывести русскую литературу (и литературу эмиграции как часть ее) из гущи давно уже ставших бессодержательными клише, общей картины это никак не меняло: венгерская пресса в целом не стремилась уточнить, углубить, оттенить, привести в систему расплывчатые сведения о русской эмиграции.

Примечания

¹ [sz.n.] Csehov Antal (1860–1904), Vasârnapi Ujsâg, 1904, 526.

² Римское интервью. См.: Pesti Naplo1928. âprilis 8.

³ Репортаж из Риги. См.: Az Est («Вечер), 1928. oktober 13.

⁴ Az Est, 1928. oktober 24.

⁵ Pesti Naplo, 1928. oktober 28. 11.

⁶ A magyar irodalom a huszadik szâzadban, Nyugat, 1924 /I. 761–804.

⁷ „Горький в Мариенбаде, в присутствии одного венгерского журналиста из Праги, выразил пожелание иметь справочный материал по венгерской литературе, который был бы написан для него венгерским автором. Венгерский журналист из Праги обратился к Шёпфлину.” Gellért Oszkâr: Gorkij, Kortârsaim («Мои современники»), Bp., 1954, 248–261.