РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ

Такая инкорпорация означала для них возможность делать карьеру на имперской службе, которой и балтийские немцы, и украинцы воспользовались в таких масштабах, что это иногда вызывало зависть и неприятие у представителей чисто русской элиты. Однако с государственной точки зрения балтийская элита и украинцы были в восемнадцатом веке не только лучше образованны, чем россияне, но и с меньшей вероятностью могли стать членами оппозиционных аристократических сообществ и фракций. Царское правление давало местной аристократии гарантии безопасности ее собственности и статуса, а в некоторых случаях даже улучшало их. Украинское мелкопоместное дворянство, например, вместе с получением русского дворянского статуса получало право на обладание крепостными крестьянами. В последние годы шведского правления в балтийских провинциях корона конфисковала у местного дворянства огромные земельные участки, чтобы поддержать королевскую казну. При русском царском режиме эта практика прекратилась, и права собственности стали более надежными.

Ассимиляция в имперскую элиту и отождествление с царским государством в культурном смысле обычно не составляли труда для нерусских элит, хотя со временем это положение менялось. В пятнадцатом и шестнадцатом веках мусульманские и степные элиты обычно могли стать членами российского правящего класса, даже не обращаясь в православие. Однако к началу восемнадцатого века обращение стало необходимым даже для того, чтобы просто владеть землей, не говоря уже о доступе ко двору или правительственным постам. После реформ Петра европейские католики и протестанты легко растворялись в правящем классе, который становился все более космополитическим, - для этого не требовалось ни обращения в православие ^ ни усвоения специфических русских культурных ценностей и понятий. Однако в последние десятилетия царского правления бюрократическая элита становилась все более русской в этническом смысле, а государство начало отождествлять себя с культурой русского населения, русским языком и российскими интересами. При этом оно частично отдалилось от своих союзников среди нерусской элиты, хотя мера отдаления менялась от одной региональной элиты к другой и редко была полной. Даже там, где традиционные настроения аристократической лояльности государству Романовых ослабли, страх социальной революции все еще объединял приграничную аристократию с Романовыми.

Этого требовала сама логика автократии. Во-первых, великорусская автократия была чрезвычайно эффективным, чтобы не сказать безжалостным, механизмом для мобилизации человеческих и материальных ресурсов общества ради обеспечения государственных приоритетов и задач. Это было одним из элементов ее raison d'etre. Как заметила Екатерина II, правившая в 1762-1796 годах, раз уж существует такой административный механизм, то надо распространить эту испытанную систему на внешние провинции балтийского региона и Украины, которые по сравнению с великорусскими еще не вносили в полной мере свой потенциальный вклад налогами и рекрутами в царскую казну и армию. Похожая логика, только применяемая менее разумно, заставляла Петербург пытаться контролировать Финляндию в последние десятилетия жизни империи.