Российская империя и её враги

Во второй половине девятнадцатого века царское государство и славянофильство стали ближе друг другу. Цензура сильно ослабла. Укрепились связи между ведущими московскими славянофилами и видными фигурами при дворе и в правительстве. Но тот факт, что государство ни в коей мере не было подотчетным перед политической нацией, оставался источником опасности до самого 1917 года. Те, кто заправлял государственной внешней политикой, совершенно справедливо полагали, что националистическое общественное мнение, на которое сильно влияли интеллектуальные наследники славянофилов, неспособно понять, насколько слаба Россия, и правильно оценить военно-политическую ситуацию того времени и стратегию европейских великих держав, А это может втянуть государство в безответственную и опасную политику, прежде всего на Балканах, которая легко могла привести к войне и поражению. Между тем общество продолжало подозревать что внешняя политика преследует темные и порой сугубо династические интересы, не совпадающие с подлинными интересами России. Ненужная и катастрофическая война с Японией подтверждала эти подозрения. Они вспыхнули с новой силой во время Первой мировой войны, когда все верили (совершенно ошибочно), что прогерманские и даже предательские фракции при дворе пытались заключить мир с Германией и свести на нет все военные успехи. Это был основной фактор, окончательно разрушивший доверие между режимом и российским общественным мнением (а также мнением элиты), который привел в 1917 году к свержению династии и свел на нет все военные достижения России.

Здесь, однако, как всегда, когда речь идет о российской истории, есть опасность истолковывать все события только как прелюдию к 1917 году. Многие исследователи расценивают империю от Петра I до середины девятнадцатого века как историю изумительного и поразительного успеха, который вознес Россию от презираемой периферийной территории, не имеющей практически никакого международного значения, почти до положения primus inter pares среди континентальных европейских великих держав. Более того, в этот период Россия все больше и больше начинала соответствовать европейским политическим, социальным и культурным нормам. Ее франкоговорящая элита к 1800 году усвоила европейскую аристократическую культуру и систему ценностей, располагала европейским уровнем безопасности своей собственности и в целом довольно комфортно чувствовала себя при абсолютной монархии, которая во многих отношениях пыталась походить на своих соседей Гогенцоллернов и Габсбургов – причем в последнем случае скорее на успешную централизованную монархию в Австрии и Богемии, чем на полуфеодальную Венгрию. И если при Екатерине II политическая жизнь в России и расходилась в чем-то с общепринятыми европейскими нормами, то следует заметить, что Англия Георга III была не менее нетипичной страной, только, разумеется, в своем роде.

Карл I (1600-1649) – английский король (с 1625 года) из династии Стюартов. В ходе Английской революции XVII века низложен и казнен.

Primus inter pares (лат.) – первый среди равных.

Георг III (1738-1820) – английский король [с 1760 года) из Ганноверской династии. Один из вдохновителей английской колониальной политики и борьбы с восставшими североамериканскими колониями. Участвовал в организации антифранцузской коалиции* В 1811 году при Георге III (психически заболевшем) было назначено регентство принца Уэльского (с 1820 года – Георг IV).

В 1789 году корпоративные институты и гражданские права российской аристократии выглядели, безусловно, гораздо слабее, чем в большинстве европейских государств. Русский царь был исключительно сильной и деспотической фигурой. Но царь мог править в провинциях только при посредничестве класса помещиков, которых Павел I справедливо называл государственными сборщиками налогов и рекрутскими агентствами в деревне. Аристократические группировки при дворе боролись за власть и зависящие от нее материальные блага, создавая при этом фракции и контролируя ключевые посты на государственной службе, «Абсолютный» монарх, позволявший себе пренебрегать аристократическими интересами и настроениями, мог поплатиться жизнью за такую ошибку: восемнадцатый век был свидетелем целой серии дворцовых переворотов, за которыми стояли гвардейские полки, закончившихся свержением или убийством монархов. В период расцвета царской России с 1700 по 1850-е годы российская разновидность европейского союза между абсолютной монархией и привилегированной аристократией имела свои специфические и обычно не слишком симпатичные особенности. Правление самодержавного монарха и самодержавного владельца крепостных, не имеющее никаких юридических и законных ограничений, бывало подчас жестоким и варварским. И эта система не только являлась прямым следствием российской географической и исторической специфики, но также оказывалась исключительно эффективной в той мере, в какой правители и большая часть аристократии восемнадцатого века подразумевали успех.