Российская империя в цвете. Места России. Фотограф Сергей Михайлович Прокудин-Горский

«Очертания городища вполне совпадают с контуром мыса, занятого постройкой, почему и сама крепость получила своеобразную форму растянутого треугольника или гигантского утюга, обращенного острым концом вниз по течению Волхова. Кругом этого мыса возведены пять башен, из коих три круглые и расположены по углам (Стрелочная, Раскатная и Климентовская), а остальные две, четырехугольные, находятся на середине боковых фасов (Тайничная и Воротная).

<…>

Искренно сочувствуя археологическому обществу, исследовавшему старую каменную твердыню, нельзя не выразить сожаления, что оно не позаботилось о ее починке, реставрации, не заботится об этом и теперь. Грустно смотреть, как при малейшем толчке от шагов посетителя отдельные валуны отцепляются от массивов стен и грузно падают к их подножью; также понемногу разрушаются и своды внутренних лестниц и проходов Раскатной, Климентовской башен. Оставленная на произвол судьбы, бывшая каменная твердыня через несколько десятилетий, пожалуй, совсем распадется, оставив по себе лишь смутную память в потомстве».

Никольская церковь в Лаврово. Санкт-Петербургская губерния. 1909 г.

Вид на реку Назия от канала императора Петра I. Деревня Нижняя Назия. Санкт-Петербургская губерния. 1909 г.

Вход из западной галереи в Троицкий собор в Ипатьевском монастыре. Кострома. 1910 г.

Грамота, пожалованная жителям села Коробово императором Николаем I. Костромская губерния. 1911 г.

Практически в одно время с Прокудиным-Горским в Старой Ладоге побывал краевед и литератор А. Г. Слёзскинский. Узнав о приезде столь просвещенного гостя, настоятель Николаевского монастыря игумен Арсений поселил его в своем доме и рассказал много интересного о монастырской жизни. Среди прочего всплывают в разговоре и малоизвестные подробности:

«– Приютить странников не имеете обыкновения?

– Нет. Во-первых, средств мало, а, во-вторых, я смотрю на них по-нынешнему. Много ли их от нужды-то ходит, все больше по своей вине, по лености, праздности; поощрять тунеядство и грех, и бесполезно для самих странников.

„Ну, монах“, – подумал я и вопросительно смотрел на игумена, как бы желая сильнее запечатлеть его личность. Он продолжал:

– Помилуйте, надо своих накормить. Ведь у меня 20 монахов, да более 15 проживающих на испытании и по паспортам. Доход же один, как я говорил: одна петербургская часовня на Забалканском.

– А земля?

– Доход от земли? Вот сказали. Вы спросите, сколько у нас ее и какая она. Монастырских угодий 500 десятин. Пользуемся только 100 десятинами. Часть отдаем в аренду за 70 рублей, а 30 десятин обрабатываем сами, но обработка обходится недешево, потому что цены здесь на рабочие руки высоки.

– А лес есть?

– Как не быть, – улыбнулся настоятель, – лесу – до 200 десятин. В одной даче растет только кустарник, строевой вырубил под гребенку мой предместник Герман. В другой даче действительно есть дровяной лесок, но дача далеко, вывозка дороже стоимости материала, так и не возим своих дров, а покупаем на стороне. Это будет без хлопот и дешевле.

– А церковные доходы?

– Таких сборов у нас немного, к нам богомольцы почти не ходят. Благодетелей и жертвователей я сторонюсь.

– Почему же?

– Надо писать, ездить, просить, а это не в моих убеждениях. Многие монахи живут таким образом, и многие монастыри обстраиваются на чужой счет. По-моему, трудись сам, лично добывай. Тогда будет и сердцу легко, и на душе приятно.

„Совсем современный монах“, – снова мелькнуло у меня в голове.

– А как насчет скотоводства?

– По земле и скотинка: 20 коров, 8 лошадей.

– Другой живности никакой?

– Было, было, – замахал руками игумен. – До моего настоятельства по монастырю гуляли куры, гуси. От них столько накопилось неприятности, что неделю вывозили грязь.

– Несмотря на скудные средства, у вас все-таки ремонты.

Игумен быстро соскочил со стула. Мне представилось, что эта фраза его оскорбила, но вышло иное.

– Экономия, расчет, уменье концы сводить, – весьма убедительным тоном говорил игумен. – Я вам сейчас покажу сведения, что подавал недавно ревизору о состоянии монастыря. Он отошел к другому столу, порылся в бумагах и поднес мне лист, указывая пальцем на одно место и торжественно говоря: „береженая копеечка“.

Я прочитал: „Принято 28 тыс. С 1896 по 1902 год капитал увеличился на 40 тысяч, но из них израсходовано на благоустройство 30 тысяч“.

– Все в мою бытность, – пояснил игумен, потом взял бумагу и прижал ее к груди, спрашивая меня глазами: „Как вам это покажется?“

– Делает вам честь, – заключил я.

– Еще должен вам сказать, – снова начал игумен, садясь против меня, – по моим наблюдениям, ныне монастыри стали падать как-то нравственно. Монахи не ищут уединения и постной жизни, а только денег. Ведь в наш монастырь третьеклассный не пойдет монах из первоклассного штатного. Зачем ему? Там свободнее и бездельнее, а у нас стеснительно, работать заставляют, ну, и строгость некоторая есть».

Интересным оказался и рассказ настоятеля при поездке к храму Иоанна Предтечи на Малышевой горе:

«Выйдя из храма, игумен повел меня под гору со стороны Волхова.