Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели

20 июля Хэскелл вместе с несколькими остававшимися в Москве американцами закрыл штаб-квартиру АРА и отправился домой. Чувствуя глубокое удовлетворение от проделанной работы, они не сомневались, что в российско-американских отношениях открылась новая глава – глава дружбы, торговли и кооперации – и они сыграли в этом не последнюю роль.

Глава 22 Поддержка и сострадание

Флеминг уехал из Самары в Москву 14 мая. Через три дня он сел на экспресс из Москвы во Владивосток, планируя отплыть домой с Дальнего Востока России. Когда состав тронулся с московского вокзала, его захлестнули эмоции. Надежда проделала с ним часть пути в столицу, и только тогда он осознал всю глубину ее чувств. Он считал ее разговоры о любви пустыми словами, своего рода игрой, в которую они играли друг с другом, и не задумывался о том, что ждет их в будущем. Она простилась с Флемингом в Сызрани, разочарованная, что так горько ошиблась в нем. Флеминг не знал, что и думать. 18 мая в московское отделение АРА пришла адресованная ему тревожная телеграмма от Надежды: “Жизнь невыносима. Лучше умереть. Телеграфируй”. В отделении к этому отнеслись со всей серьезностью. Рональду Аллену, который еще оставался в Самаре, телеграфировали, чтобы он разыскал Надежду и разобрался в ситуации. Не то чтобы кого-то в штаб-квартире действительно волновало благополучие Надежды – в АРА просто считали, что нужно сделать все возможное, чтобы избежать скандала.

Изменив свои планы в Сибири, Флеминг вышел в Чите, за Байкалом, и сел на поезд в Пекин. Он решил, что пока не готов вернуться домой, и хотел проверить, не представится ли ему возможность задержаться в России. “Я никогда в жизни не испытывал такой тоски по дому, какую испытал, когда уехал из России”, – написал он другу в США в середине августа[438]. Ему было трудно вывести на бумаге даже дату своего отъезда из Москвы. Когда поезд проехал мимо монастыря в Сергиевом Посаде к северу от столицы, при взгляде на его стены и купола Флеминг вспомнил, как они с Полиной посетили его одной лунной ночью прошлым летом. Он не переставал думать о ней и сожалел, что не попросил ее руки. Он нашел работу внештатным корреспондентом в Китае, но мысли его были только о России. Весь остаток лета и начало осени он отправлял заявки, надеясь получить любую работу в России, но ничего не выходило. Он попробовал устроиться в посольство США в Токио, надеясь, что это предоставит ему возможность вернуться, но и здесь удача не улыбнулась ему. В конце декабря он писал для местной газеты в Шанхае и ожидал получения советской визы, которая задерживалась на месяц. “Прошлой ночью мне приснилось, как я хожу по старой, разбитой Самаре, – писал он родителям, – и ищу Надежду Михайловну, но никак не нахожу”[439]. Он получил несколько писем от Полины и Надежды, но потом перестали приходить и они.

Флеминг так и не дождался советской визы. К марту 1924 года у него закончились деньги и иссякла надежда на возвращение. У него ничего не получалось. Статьи о работе в России, которые он отправлял в американские газеты и журналы, с отказом возвращались назад. Как отметил один редактор, его статьям “не хватало точности”. В тот же месяц Флеминг на “Императрице Азии” отплыл из Шанхая в Ванкувер, а оттуда на поезде доехал до Сиэтла. Заглянув в братство Сигма Хи в Вашингтонском университете, он обнаружил ожидающее его письмо от Артура Дейли из АРА. Дейли сообщил ему, что его просьба о возвращении на работу в организацию была рассмотрена, но в настоящее время АРА, к сожалению, не нуждается в его услугах.

Переехав в Нью-Йорк, Флеминг устроился на работу финансовым журналистом и через некоторое время женился. Даже десять лет спустя он все еще тосковал по России. Он пытался залатать дыру в своей жизни, на протяжении тридцати лет работая редактором ежеквартального журнала А. R. A. Association Review. В 1932 году он опубликовал в нем такое объявление: “Требуется ряду бывших сотрудников гуманитарных миссий АРА: голод, землетрясение или эпидемия. В рабочем состоянии. Гарантируем трудиться неограниченный срок или пока не воцарится процветание”[440]. Двенадцать лет спустя он написал в журнале, что по-прежнему живет на Вашингтон-сквер с “той же женой, той же кошкой, той же пишущей машинкой, теми же фотографиями на стене”[441]. Ничто не могло заменить ему российское приключение.