Российская школа бескорыстия

Один из его посетителей, бедный больной, украл у него со стола часы, но не успел уйти и был захвачен с поличным. Федор Петрович Гааз попросил не вызывать полицию, позвал бедняка-вора к себе, долго беседовал с ним, советовал обращаться за помощью к добрым людям. Взяв с него честное слово больше не воровать, отдал ему свои наличные деньги и отпустил с теплым напутствием.

Простые люди видели в нем не только врача, но и человека, который мог их утешить и помочь в их житейских нуждах. Они рассказывали доктору и о своих недугах, и горькую, трагическую повесть своих скитаний.

«Нередко несчастливец, не столько больной, сколько загнанный жизнью, – пишет один из биографов доктора Гааза А. Ф. Кони, – выходил после беседы с ним ободренный, с влажными глазами, зажимая в руке данное лекарство… отпускаемое из экспедиции заготовления государственных бумаг».

Когда почитатели доктора Гааза в 1850 году, желая облегчить ему разъезды по Москве, которые он совершал каждый день в тюрьмы, полицейскую больницу, подарили карету и пару лошадей, доктор немедленно продал все это и полученные деньги раздал бедным. Сам же продолжал ездить на старинных дрожках, облезлых и дребезжащих, его две разбитые на ноги разношерстные клячи также остались с ним. Если случалось проголодаться, то он останавливался у какой-нибудь пекарни и покупал 4 калача: один – себе, один для кучера Егора и два – своим лошадям. Оказавшись в гостях, доктор Гааз непременно брал двойную порцию фруктов, клал в карман, приговаривая с улыбкой: «Для больных!» Каждый день после обеда отправлялся по своим знакомым и к влиятельным людям, чтобы похлопотать за бедных и нуждающихся в помощи. В одном из писем своему воспитаннику Норшину он писал в 1847 г.: «Мне радостно было узнать, что вам пришлось оказать гостеприимство нескольким беднякам. Конечно, это всего угоднее Богу, – но если бы у вас не было у самого ни крова, ни пищи, ни денег, чтобы разделить с несчастным, не забывайте, что добрый совет, сочувствие и сострадание – есть тоже помощь и иногда очень действительная…»

Вот каким предстоит пред нами доктор Гааз в описании А. Ф. Кони в его последний период жизни: «Высокий, широкоплечий, немного сутуловатый, с крупными чертами широкого сангвинического лица, Гааз с первого взгляда производил более своеобразное, чем привлекательное впечатление. Но оно вскоре изменялось, потому что лицо его оживлялось мягкою, ласковою улыбкою и из нежно-пытливых голубых глаз светилась сознательная и деятельная доброта. Всегда ровный в обращении, редко смеющийся, часто углубленный в себя, Федор Петрович избегал большого общества и бывал, случайно в него попавши, молчалив. Но в обыкновенной среде, вдвоем или в небольшом кружке, он любил говорить… Усевшись глубоко в кресло, положив привычным образом руки на колени, немного склонив голову и устремив прямо перед собою задумчивый и печальный взор, он подолгу рассказывал… но никогда о себе, а всегда о них, о тех, по ком болело его сердце… Одевался он чисто, но бедно; фрак был истертый, с неизбежным Владимиром в петлице; старые черные чулки… пестрели дырочками».

Доктору Гаазу было тягостно всякое внимание к себе, он очень сердился, когда его расспрашивали о нем самом, упоминали о его деятельности. Сохранился его единственный портрет, нарисованный тайно от него художником, спрятанным за ширму князем А. Г. Щербатовым, во время долгой беседы с Федором Петровичем Гаазом. Он ни за что не соглашался рисовать с него портрет несмотря ни на просьбы друзей, знакомых и даже письменную просьбу лондонского библейского общества. От его прошлого внешнего преуспевания, благополучия не осталось ничего с тех пор, «с того дня, как он появился среди осужденных, отдавшись всецело облегчению их страданий и оживлению, путем всевозможных благодеяний и бесед, исполненных сострадания, участия и утешения…»

Одни считали его божиим человеком, другие, в основном, его коллеги, подозревали в нем безумие, ловкого лицемера, «человека тронутого», «…лучший способ для разгадки его личности состоит в его оклеветании», – пишет неизвестный автор-иностранец. Он изображает обычные поездки Федора Петровича в пересыльную тюрьму в пролетке, полной припасами, он повествует, как, заехав как-то в трактир у заставы, застал доктора Гааза, рассказывающего хозяину и его посетителям-купцам о девушке, венчающейся с каторжанином и шедшей вместе с ним на каторгу. Те, растрогавшись рассказом доктора Гааза, собрали «в шляпу» для молодых 200 рублей.

Беспредельно добрый Ф. П. Гааз, когда это было нужно, выступал смело и решительно.