Российская Зомбирация (СИ)

Сила дает молодость, поэтому сильный человек молод всегда. А он был именно таким человеком. Он не ненавидел местных, скорее относился к ним с заслуженным пренебрежением. Еще в школе, которую он с грехом пополам посещал, он чаще разбивал носы, чем получал пятерки. И бил не от звериной силы, дикости и агрессии, а бил потому, что ему позволяли бить.

Изо дня в день наблюдая, как к нему приходят просвечивающие на свету скелеты и молча протягивают ему в трясущихся руках деньги, он понимал, что живет на земле не воинов и даже не землепашцев, а просто мусора. Полученную брезгливость он вымещал вечером, под мошной ночи, когда, ни разу не побывав в мечети, щекотал под вспышкой фотоаппарата вскинутым пальцем зад Аллаху. А после пить алкоголь и втыкать в беззащитных, блеющих овечек, безрезультатно зовущих давно купленного его отцом пастуха-милиционера, чуть кривоватый, как подобает истинному нохчу, клинок.

Делал это он не по злобе, а скорее потому, что можно было делать. Это казалось забавным, это пробуждало спящую в крови память бесстрашных предков, скидывающих карабкавшихся на кавказские горы русских белорубашечников. В такие минуты, когда он с друзьями заламывал пьяненькую шлюшку, полагавшую, что ее купят не сразу, а через два-три свидания, юноша чувствовал себя охотником на каменных склонах стареющего города.

Он никогда не любил Новосибирск. Новозомбиловск ему тоже не пришелся по душе. Овощи и то оказывали ему сопротивления больше, чем местные жители. Его злило их показное безразличие и мутный, но вроде бы заинтересованный взгляд. Они никогда не отводили взора, подходили ближе, иногда касались его, обдавая гнилостью, и его это страшно раздражало. Обычно, когда он двигался в транспорте – нагло и уверенно, либо расталкивал мощным волнорезом плеч чахлую толпу, движущуюся ему на встречу, никто не смел поднять на него взгляд.

Больше по душе скучающему человеку приходилось другое название, данное городу – Новосиббад. Здесь, вокруг истекающего денежным соком вещевого рынка, билось алчное сердце сметливого народца – возводились широкие заборы, укреплялись гаражи, блестела младенческая кирпичная кладка.

Анклав, накопив запасы денег, драгоценностей, наркотиков и оружия, отделился от внешнего мира и здесь, в пока еще проходных, но не посещаемых улицах, давно царило право ножа и непререкаемого слова старшего. Он с улыбкой понимал, что здесь он будущий хозяин. И никакие зомби не страшны силам сплоченного клана.

Это – его земля. Земля, взятая в бою с бесплотными призраками когда-то великих сынов Руси, выплескивающих свой героизм исключительно на дно унитаза. Он будет полноправным хозяином, законно спихнув с престола тухлое тело предыдущего собственника.

Он, мальчик четырнадцати лет, год назад впервые убивший пойманного старшими братьями и ползающим у него в ногах кафира, а два года назад познавший женщину, распорядится этой землей правильно. По-хозяйски.

Земля, если ее не защищать и не любить, всегда отворачивается от своего хозяина. Это закон жизни, и нет в этом ничего предосудительно или дурного. Сильный ест слабого, а слабый прячется в кустах.

Он, мальчик четырнадцати лет, уже сейчас сильнее многих живущих в этом городе. Даже здоровенных, но забитых русских мужиков.

Из взбрыкнувшей перед воротами особняка тонированной, издевательски вишневой девятки, высунулось дула автомата.

Очередь.

Клокочут маленькие вулканы.

На его губах клюквенный сок. Он уже мертв.

Бабки, что живые в ужасе взмахивают руками, а те, что мертвые заинтересованно и тупо смотрят на окутавшуюся дымом машину.

Раньше, чем рассеялись пороховые газы возмездия, машина рвет с места, ловко огибая медленно бредущих к убитому парню старушек. Как победный удар по барабанам – во дворе взрывается две гранаты, и больше не лают, разбрызганные по сторонам, блохастые псы. А к соблазнительно пахнущей свинцом и свежей смертью туше, подбираются шаркающие и еле ходящие бабушки.

Они становятся на колени и, те, у кого во рту не осталось зубов, без спешки пьют нужную им кровь, более везучие железными челюстями рвут молодое, нежное мясо. Пихают сочные кусочки в морщинистые рты. Овощи тоже едят человечину, но только убитую или падаль, живые им внушают исключительно интерес.

Полумертвые бабушки, торопливо крестятся, бьют поклоны по направлению к ближайшему храму (сожженному неизвестными три месяца назад) и жалеют без вины убиенного, одновременно потрясая кулаком уехавшим бандитам.

А в удаляющейся и выруливающей ну трамвайные пути машине, уже вовсю хохочет Еремей Волин.

-Как я его, а? Видать пацан думал о чем-то возвышенном! Не иначе, философ рос! Кафка, млять!

Трое взрослых мужчин гулко засмеялись, как могут смеяться сильные, уверенные в себе люди, не нуждающиеся в злобе.