Российская Зомбирация (СИ)

Я проснулась оттого, что закричала мама. На ней сидел папа и я подумала, что, наверное, это тот... тот, ну... (вымарано) секс, о котором мне шепотом после уроков рассказывала Катька. Но потом я очень сильно испугалась: папа рвал на маме одеяло, пытался вцепиться ей в шею. Орал и, казалось, ничего не понимал. Я остолбенела, сжимая в руках дневник и телефон, пока маменька не схватила меня и, оттолкнув от себя замешкавшегося папу, не побежала к двери. Она с плачем толкнула меня в коридор и последнее, что я увидела это испуганные мамины глаза, захлопывающую дверь. Щелкнул замок и исчезли мамины васильковые глаза. Говорят у меня такие же. Из-за двери послышался дикий крик, вопли, звуки борьбы. Папа дрался с мамой. Он заболел! На пол плескалась вода, опрокинули вуза наверное. Булькало. Я стучалась в дверь, плакала, кричала и просила открыть родителей. Я не хотела, чтобы они так шутили. Ведь это же шутки? Хочу к Коле, к маме, папе, бабушке! Потом все затихло. Я тоже замолчала и слышала то, как что-то чавкает и рвется за хрупкой перегородкой. Я закричала, и тут же в дверь с обратной стороны ударилось что-то большое и сильное. Затем еще и еще. Папа? Дверь начала поддаваться и я в страхе побежала к себе в комнату и залезла под кровать. Моя мамочка учила, что если с ними случится тоже, что и с бабушкой, то я должна была залезть на антресоли по заранее выставленной в коридоре лестнице. Там был склад продуктов и убежище. Но стремянка упала, и я не смогла ее поднять. Прости мама, я всегда теперь буду тебя слушаться!

2 января 2013. День.

Папа много раз заходил в мою комнату. Его носки оставляли на полу красные следы... мамины следы. Я знала, что с больными людьми нельзя говорить и показываться им на глаза, это привлекает их внимание. Но мне так хотелось поглядеть на папочку, обнять его! Когда папа выходил, я доставала телефон и заново отправляла сообщение Коленьке: “Я тебя люблю”. Оно раз за разом не доходило, и когда в комнату вновь залетал хрипящий отец, я не писала. Он меня не видел. Из комнаты родителей начали доноситься какие-то странные загребающие шлепки, как будто кто-то пытался плыть кролем лежа на линолеуме. Я умела так плавать, меня в бассейн записывал папа. Идут ли там сейчас занятия?

Папа не замечал меня, как и раньше. Шлепки и стоны донеслись уже из коридора. Через порог сначала перекинулась одна окровавленная рука, затем другая... а потом голова мамы, залитая в крови. Это была не моя мама, без васильковых глаз, с красными глазами! Она ползла в комнату, чувствуя меня. Страшно. Я смотрю на нее, а она смотрит на то, как я пишу. Пищит телефон. СМС Коленьке отправлено!!! (дальше почерк неровный) Вот бы Катьке похвастаться. Она то никому в любви не признавалась. Мама смотрит, как я всхлипываю. Маменька рычит, выгибая перекушенное горло, вытягивает ко мне руки и медленно ползет ко мне.

Я не кричу, мне уже давно не страшно.

(Дальше все в крови)

Харины все умерли. И меня не осталось”.

Тетрадь, тесненная кровью, на которую так просто легло сердце девочки, с пергаментным шелестом захлопнулась. Эдуард Кожемякин устало посмотрел на обложку тетради, витиевато разрисованную цветными гелиевыми ручками и с наклеенными на нее фотографиями мертвой Юли Хариной. Полевые глаза, снопы косичек. Маленькие солнышки веснушек. А на последних страницах пролитая жертвенная кровь.

-Смерть одного ребенка – это ужасно, – пробормотал начальник службы охраны, – смерть тысячи – статистика. Мда, хреновы мудрости.

Мужчина не имел семьи и долго по этому поводу сокрушался, пока не наступила зомбячья эпоха. И если раньше сын поднимал руку на отца, а брат на брата, то с ледяного декабря в кровавое тождество внесли третий знаменатель – мертвецов, не различающих своих и чужих. Регулярно посещая похороны друзей, он втайне радовался, что никогда не побывает на похоронах своей семьи, а самое меньшее испытание – быть похороненным самому.

Таких дневников, как записи Юли Хариной, было множество. Они выигрывали каннских львов и обмахивались пальмовыми ветвями. Примечательность этого дневника была в том, что он был похищен пару часов назад из кожаного портфеля таинственного Ивана. Больше там ничего не оказалось и агенту, который следил за непонятным человеком, пришлось довольствоваться только этим.

Портфель из кожи былых времен был отставлен, потертая металлическая бляшка на ремешке съежилась, как член на морозе.

-Что это может значить? Что же это значит...

Эдуард полагал, что в портфеле хранится важная документация, которая при необходимости упечет их всех в тюрьму. Возможно, там были драгоценности, наркотики или оружие – практическая ценность времен упорядоченной анархии. Но дневник? Просто девичий дневник, тайник женских фантазий и кладбище неосуществленных желаний? Эта частичка священного, радужного детства, куда впервые набегают тучи проблем взрослой жизни? У серьезного и важного мужчины, который вот-вот станет самым влиятельным человеком Сибири?