Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I

Имя этой интермедии – «тильзитская дружба». Крушение коалиции вело с неизбежностью либо к решительной борьбе между Россией и Францией, либо к их соглашению, из которого обе стороны могли извлечь значительные выгоды: Наполеон – возможность беспрепятственно закончить организацию своего европейского господства, Александр – завершение прибалтийских и черноморских планов русского империализма. Мысль о разделе власти между двумя императорами, которую Наполеон выдвигал в сношениях с Павлом и к которой стал возвращаться после Аустерлица как к выходу, хотя бы временному, из чрезмерного напряжения своих сил, стала и с русской стороны выступать как нечто, по обстоятельствам, неизбежное. «Будьте уверены, – писал Строганов Чарторыйскому в январе 1806 г., – что есть только один способ уладить все это, но этот способ был бы у нас, вероятно, признан нечистым и безнравственным, хотя он весьма простителен в той доброй компании, какая управляет Европой: это было бы – круто перейти к союзу с Наполеоном и вместе с ним съесть пироги». Цинизм, весьма мало свойственный П.А. Строганову, тем более характерен; он вызван разочарованием в союзных силах, которое доводит его до восклицаний о «гниении континента». Для Александра – при невозможности борьбы такое соглашение оставалось единственным способом обеспечить от решительных покушений Наполеона свои цели и в польском вопросе, и в турецких делах, а вместе с тем сберечь возможности новой будущей коалиции. Интермедия союза и дружбы была разыграна превосходно. Играли первоклассные актеры. Про Александра – еще во время его детства – бабушка сообщала своим иностранным корреспондентам о его редких мимических способностях, умении разыгрывать разные роли. Придворная жизнь вышколила это дарование, выработала навыки самообладания и умения принимать все обличья, выдерживать весь тон, подходящий к обстоятельствам, выражать настроения и чувства рассчитанно и применительно к желательному впечатлению на окружающих, на того или иного собеседника. Лагарп, хотя и «республиканец», сумел внушить питомцу сознание важного для него умения «разыгрывать императора» при всяком публичном появлении и в общении с государственными деятелями. Александр не только усвоил эту технику императорства; он умел и входить в роль, проникаться ею, вызывать в себе соответственные любому положению переживания, никогда не отдаваясь им всецело. Он их действительно переживал, умея навинтить себя на них до иллюзии искренности, быть может, не только перед другими, но и перед самим собой. Но отдаться цельно какому-либо увлечению, идеей ли или человеком, он не мог, не умел, да и не хотел: слишком он для этого эгоцентричен, да и слишком император, всегда помнящий расчеты личной и государственной политики. Уверенная в своей мощи, более порывистая и яркая натура Наполеона чаще давала волю своим проявлениям. Казалось, что он часто забывается, выходит из себя, высказывается с потрясающей безудержной откровенностью, резко вскрывает свои мысли и чувства, расчеты и опасения. Но он обычно владел этими вспышками, разыгрывал их как приемы воздействия в речах, в дипломатических нотах, приказах по армии, манифестах и даже официальных статьях парижских газет и в личных письмах. Большой любитель классической французской драмы, поклонник великого артиста Тальма, он говорил ему, что сам играет «трагедию на троне».

Глубокий реализм в понимании людей и политических положений сочетался в нем с богатой и безудержной игрой воображения, строившей колоссальные планы и сложнейшие комбинации, утопический размах которых насыщал эмоциональной мощью его практически рассчитанные шаги превосходного организатора и властного вождя. Оглядываясь на протекшую жизнь в одиночестве на острове Святой Елены, он признавал, что никогда не был по-настоящему самим собой. «Стоял я, – так говорил он, – у руля и держал его сильной рукой, однако часто удары нежданной волны были еще сильнее»; а на вопрос, к чему он, собственно, стремился, отвечал, что сам того не знает, и пояснял: «Потому что ведь, в самом деле, я не был хозяином своих поступков, так как не был настолько безумен, чтобы стремиться скрутить события применительно к построению моей системы, а, напротив, применял свою систему к непредвиденной конъюнктуре обстоятельств». Смелые порывы воображения и трезвые расчеты политики вели его, в сложном взаимодействии, к попыткам осмыслить каждую «конъюнктуру обстоятельств» и овладеть ею, к ней применяясь. Она определяла очередные задачи, очередную роль, какую надо взять и разыграть.

«Конъюнктура обстоятельств» 1807 г. привела к Тильзитскому миру. В его основе – отказ обоих контрагентов от всеобъемлющих планов: Александра – на Западе, Наполеона – на Востоке. По форме – это союз вечной дружбы, решительный раздел сфер влияния и действия, договор, установленный в театральной обстановке личного свидания двух императоров в павильонах на плоту посреди Немана, против Тильзита, 25 и 26 июня.