Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй

То же утверждение мы найдем и у исследователя: «Впрочем, ссылки на законы и процессуальные нормы тогда не были обязательны — традиция и право позволяли самодержцу выносить любой приговор по своему усмотрению. В 1720 году Петр указал о подавшем ему челобитную старообрядческом дьяконе Александре и его сообщнике, старце Ионе:

„Дьякона пытать к кому он сюда приехал и приставал, и кого здесь знает своего мнения потаенных; а по важных пытках, послать с добрым офицером и солдаты от гвардии в Нижний, и там казнить за его воровство… Другого, Иону, пытать до обращения или до смерти, ежели чего к розыску не явится".

Мы видим, как понимал царь весь сыскной процесс: еще до следствия вина Александра для Петра очевидна, требовалось лишь узнать о его сообщниках в столице, а потом отвезти преступника в Нижний и казнить. Сообщника же дьякона нужно было пытать до смерти, если тот не откажется от своей «ереси» и не вернется в лоно православной церкви. При этом Петр исходил из общих представлений о праве государя как верховного вершителя судеб подданных. Любопытно дело бывшего фискала Санина. Вначале Петр вынес резолюцию о его казни, потом распорядился, чтобы казнь Санина „умедлить для того, что Его величество изволил иметь тогда намерение сам его Санина видеть". Затем царь встретился с Саниным, выслушал его… и повелел ужесточить казнь: вместо отсечения головы он предписал колесовать преступника. Нужно согласиться с В. И. Веретенниковым, который писал, что в подобных случаях „личная воля монарха является высшей и в данном случае единственной нормой"»[218].

В сущности, два разных дела, которые Петр Алексеевич решил сам, без привлечения каких-либо структур дознания и суда. И зачем? Для царя эти дела вообще не представляли каких-либо сложностей: он, как оказывается, больше верил доносам, чем следственным действиям.

Но вто же время, как известно, «в принципе в системе самодержавной власти ни одно государственное дело не должно было миновать государя. Однако на практике смотреть все дела царь не мог, и происходила их неизбежная сортировка. В обычных, маловажных делах критерием решения служил закон, регламент, инструкция. Если же подходящего к делу закона не было, дело должно было поступать на рассмотрение государя. Эту схему Петр довольно последовательно проводил во время реформы государственной власти.

Эта же схема действовала в целом в делах политического сыска, хотя они, в силу особой важности их, подлежали рассмотрению государя. Кроме общей сортировки наиболее существенных дел по „двум первым пунктам" от прочих, менее важных, сложилась устойчивая классификация рассматриваемых дел по степени их важности. В служебном языке политического сыска при Петре появилось определение „важность", которое использовали в классификации дел. „Важность" — это обобщенная оценка значимости дела, это же и общее определение преступления как перспективного для расследования в сыске, а также достойного внимания государя: „вымышленные им (преступником) важные непристойные слова", „важные их вины", „важные письма", „затейные важные непристойные слова", „дела важные…". Иные преступления и дела считались незначительными, „неважными", „посредственными": „Из распросных ево речей важности никакой не явилось…"; „По тем письмам важности не касается"; „Сказал, что имеет… великую важность по первому пункту, а распросом такой важности не показал", „То дело Его и.в. изволит считать за неважное", „Здесь вновь важных дел нет, а имеются посредствен-ные"»[219].

Интерес представляет предпринятое Е. Анисимовым «препарирование» термина «важность», появившегося (применительно к сыскным делам) в эпоху Петра: «общее определение преступления как перспективного для расследования в сыске, а также достойного внимания государя».

Но, по-моему, для петровского времени между этими частями можно было поставить знак равенства. Все то, что было представляемо на внимание государя, являлось важным (зачем же информировать Петра о всякой ерунде). И в то же время перспективно то, на что указал сам император [220].

Цитируемый нами исследователь, однако, продолжает:

«„Важность" понималась и как конкретные преступные действия или „непристойные слова", и как криминальная суть, самое существо преступления: „Чтоб вы при себе окончили самую важность". „Важность" соседствовала с „тайностью", „секретом", доступным только сыску и государю. Дела „по важности" почти всегда были «секретные", „тайные". В 1723 году Тайная канцелярия отчитывала членов Главного магистрата за то, что они, исследуя какое-то дело по извету, совершили проступок: „Самую важность открыли, чего весьма чинить им не надлежало". Только знающие суть отличий „важного" дела от „неважного" руководители сыска могли точно определить, какие из дел следует подносить государю, а какие к „важности не касаются" и могут быть решены в самом сыскном ведомстве по формуле „По указу Его и.в.