Российский колокол, 2015 № 1-2

Г.Петров приводит фрагмент из книги Л.Толстого, в котором великий писатель пишет об откровениях Огарёва, содержащихся в его письме Герцену. Огарёв, явно позируя перед своим другом, высокопарно говорит о самосовершенствовании, о своей дружбе, любви, служении науке и человечеству и т. п. И далее, ничуть не смущаясь, как бы между прочим, сообщает, что частенько возвращается домой поздно, в приличном подпитии после приятного времяпрепровождения с одним пропавшим, но милым созданием. По всему видно, что этот даровитый, образованный молодой человек и не допускает, что есть что-то отвратительное в том, что он – женатый мужчина, ожидающий рождения своего ребёнка (в другом письме, пишет Толстой, он сообщает, что жена его родила), возвращается домой пьяным от развратных женщин. Ему и в голову не приходит, что, не поборов в себе склонности к пьянству и разврату, нелепо говорить о дружбе и любви и служении высоким идеалам. Но Огарёв не только не боролся со своими пороками, он их считал за нечто милое, никак не мешающее стремлению к совершенству.

Толстой лично знал Огарёва и Герцена и людей, близких им по мировоззрению. Всем им было характерно отсутствие последовательности в их делах и самой жизни. У них было искреннее горячее стремление к добру, и одновременно – личная похотливая распущенность, которая, по их представлениям, не могла мешать свершению добрых и даже «великих» дел. Трагизм этой жизни поистине ужасен, пишет Толстой. Он был характерен не только для времени Огарёва и Герцена, но и времени настоящего, когда множество так называемых образованных людей придерживается тех же взглядов.

«Трагедией живого мяса» называет Г.Петров это явление. В нём заключён корень всех драм, трагедий, комедий и фарсов жизни как отдельных людей, так и целых народов. И люди, и народы ещё не освободились от скотского, звериного в самих себе. Но что ещё страшнее – они и не думают освобождаться от них, не напрягают для этого своих духовных сил.

Давно замечено, что нет такой глупости и даже мерзости, которую люди не согласились бы признать за мудрость, если только эта глупость или мерзость им приятна и с её помощью они могут оправдать свои слабости, душевную леность и животные инстинкты. Так было. Так, к сожалению, будет ещё долго с животным содержанием в людях. Животное в людях имеет даже свою философию и свою мораль – философию и мораль «живого мяса», его оправдание.

Начало XX века было временем декаданса, временем упадка духа, его усталости и разложения. Пессимизм, скептицизм, безыдейность волна за волной накатывали на жизнь и литературу, а поверх всего – моральный анархизм и духовная распущенность. И это всестороннее вырождение, этот общий декаданс подавался как высшее творчество. Декаденты различных видов, духовные уроды считались героями, назывались сверхчеловеками, пророками новой, как выражались тогда, красивой и свободной жизни.

Григорий Петров на примере героев произведений Л.Толстого и М.Горького убедительно показывает, что распущенность не является свободой, а представляет собой возвращение к животному состоянию, не духовный подъём, а духовное падение. Это своего рода цинизм «живого мяса». Это вырождение. Маски сорваны, пишет он. «Животное содержание обнажилось». Но животное в человеке крепко держит свои жертвы. Да и «жертвы» зачастую не очень хотят вырваться из когтей животного. Пресловутые сверхчеловеки превращаются в циников. Они бесстыдно заявляют: «Ну и что из того, что мы «куски мяса»? Такими нас создала природа. Человек – это животное, и его животное состояние – это закон природы».

Люди слабые, особенно молодёжь с неокрепшим умом, с горячей кровью и необузданной волей, жадно набрасываются на отраву цинизма. И вместо того, чтобы входить в жизнь ярким огнём высшего гуманизма, они, словно кроты, бегут от солнца и солнечного света. Эти куски «живого мяса», боятся, не признают и не понимают духовного в самих себе. Не понимают и не хотят понять сущности и назначения человека.

Лев Толстой во всю силу своего таланта призывал людей уйти из царства всеобщей звериной злобы в царство Божие, как он выражался. Но этот призыв оказался непонятым, многих он даже озлобил. Но пройдёт время, утверждает Г.Петров, минует волна кровавого послевоенного опьянения, и люди вновь вспомнят о царстве всеобщей любви. И тогда Лев Толстой вновь станет тем, кем он был до начала безумного шабаша народов вокруг идола революций и войн, – властителем дум самых лучших людей на земле и совестью народов.

Его не случайно называли современным пророком. Когда Толстому было сорок лет, весь мир признал его как гениального художника. А спустя ещё десятилетие он пользуется славой мудреца и великого учителя жизни.