Российский колокол, 2015 № 3-4

Смотрели и не моргали,
и видели свет и боль,
так режут по амальгаме
своё отраженье вдоль

и делают поперечный

контрольный святой разрез,
и волчьей и птичьей речью
напичкан кирпичный лес.

Да кто я, стихи диктуя

себе самому впотьмах?
Так первого поцелуя
боится последний страх.

Так плавится мозг наш костный,

на крик раздирая рот,
так правится високосный,
вконец окосевший год.

Так ночью безлунно-сиплой,

когда не видать стиха,
бесшумно на землю сыплет
небесная требуха.

По скользкому патефону

скребётся игла зимы.
И в зеркале потихоньку
опять проступаем мы.

«Слово лежит во рту…»

Слово лежит во рту,
будто бы лазурит.
Пламенем на спирту
не говорит – горит.

Вплавлена в плексиглас

сонная немота.
Тонущий в плеске глаз
не различит цвета

каменных мотыльков,

дымчатых облаков,
радужных угольков
и золотых песков.

Но стрекотанье звёзд

радует дурачка
до закипанья слёз
на глубине зрачка.

Он подносил ко рту

карту кривых зеркал
и целовал их ртуть —
плакал, не умолкал.

Но, наконец, умолк…

И показалось мне
в страшной, как серый волк,
сказочной тишине

звоном пустых кольчуг,

каплею на ноже —
что я ещё молчу,
но говорю – уже.

«Переключить рычаг…»

Переключить рычаг,
покинуть календарь.
И можно не кричать,
раз подошёл январь.

Случаются раз в век

такие январи,
не жди, не падай вверх
и букв не говори.

Здесь птицы языком

царапают металл,
не я ль тебе тайком
об этом нашептал?

А памяти костёр

сжигает имена,
щетиною растёт,
но тщетно – тишина:

Харонова весла

не страшен взмах немой,
коль веришь, что весна
приходит за зимой.

«Выбивая, как пыль из ковра…»

Выбивая, как пыль из ковра,
исковерканный голос из горла,
я ничем не могу рисковать,
кроме речи, и это прискорбно.

Одинаково звук искажён

при грудной тишине и при оре,
и поэтому лезть на рожон
бесполезно уже априори.

Но пока пика звука остра,

между строчек не может остаться
языку посторонний экстракт
из бесстрастных и мёртвых абстракций.

И когда, как пожарный рукав,

размотается стих в разговоре,
я впадаю в него, как река в
голубое крахмальное море,

чтоб уже утонуть без обид

в этой мягкой и призрачной каше,
и помехами в горле рябит
неизвестный божественный кашель.

«Всё то, что мне ещё не спелось…»