Российский колокол, 2015 № 3-4

Всё то, что мне ещё не спелось,
всё, что на языке горчит,
я вижу на пустом дисплее
апрельской пиксельной ночи.

Пока трясёт глухие грани

моя неверная рука,
на небе, словно на экране,
плывут, как титры, облака.

Дорога стелется скатёркой

всё в деревянную кровать,
а что метафоры затёрты,
мне с января ещё плевать.

На скромные запросы птичьи

у словаря беру взаймы.
И вновь моя весна почти что
неотличима от зимы.

Я наблюдаю, полумёртвый,

очередную смену вех.
И дворники бегут, и мётлы,
как флаги, поднимают вверх.

Но я живу лишь вечерами

и, набросавши стих вчерне,
смотрю, как луны-ветераны
сияют о своей войне.

Страницы мудрые, как старцы,

листаю в тишине ночной
и сочиняю эти стансы,
не претендуя ни на что.

«Среди равнин всё реже взгорья…»

Среди равнин всё реже взгорья,
мне эта местность не нова,
беспечно зреют в подмозговье
провинциальные слова.

И мил мне, как резной наличник,

их тихоструйный перешёпт,
когда сижу я без наличных
и никуда не перешёл —

ни через Рубикон, ни через

ребристый времени порог,
и чёртовы скрипят качели
(раскачиванье – не порок,

нет, лишь невинная забава

для одинокого ума).
Мне жаль, что раньше я взаправду
считал, что мир – это тюрьма.

Нет, мир – это свердловский дворик,

его обычен колорит.
Здесь пьет палёнку алкоголик
и с небесами говорит,

здесь по заведомым дорожкам

идут неведомо куда
сплошные люди. И нарочно —
висит. Не падает звезда.

«Когда ты в чистую страницу…»

Когда ты в чистую страницу
вворачиваешь слова винт,
местоименья прячут лица
и делают глаголы вид

столь глупый и несовершенный,

что совершенней не найти,
и каждой строчки завершенье —
начало нового пути

туда, откуда нет возврата —

никак, ни под какой залог —
и это небольшая плата
за то, что ты сейчас замолк

и окунулся в безглагольность,

как будто в прорубь головой,
чтоб, наконец, расслышать голос —
уже практически не твой.