Российский колокол, 2015 № 7-8

«Утро понедельника после Пасхальных празднеств выдалось теплое и светлое. Солнечные лучи ручьями текли по лицу моей сестры, но она никак не могла проснуться. Я сидел у ее изголовья, но разбудить никак не решался, с такой искренней улыбкой она спала.

Я успел увидеть Анну с Селимом вчера ночью, поэтому знал причину этой безудержной сонной радости. Более того, я слышал их разговор о побеге. Но говорить с ней не стал об этом, вообще вел себя как обычно, в отличие от Анны, которая, весь день что-то напевая, старалась насытиться как можно больше последним проведенным здесь днем. Мне было грустно от этого, но мешать я им не хотел. Главное, чтобы уехали раз и навсегда, а то мне, однажды увидев Селима, придется вонзить негодяю нож в сердце.

Под вечер, ужиная, мы с сестрой разговорились. Она забыла о течении времени, а когда опомнилась, было уже за полночь. Узнав о позднем часе, Анна обняла меня крепко-крепко и поцеловала в лоб, словно я – маленький ребенок. Мы оба знали о том, что больше никогда не увидимся, но ни одним словом не упомянули об этом. Она ушла к себе, пожелав спокойной ночи, даже не подозревая, насколько бурной будет она».

Письмо тринадцатое. Петр

«Доброго дня вам. Имя мне – Петр Бэлан, а дело мое – пасти овец по солнечным молдавским лугам. Долгое время мы жили бедно да умирали от холода в старых домах. Сейчас – все иначе, жилища стали каменными, а овцы – счастливыми, потому что у них сейчас – целых два барана, которых подарил мне Селим. Но не об этом мне хотелось бы вам рассказать, а о той ночи, от которой по мне до сих пор бегают мурашки, если это, конечно, не вши, черт их подери.

Возвращался я от своего старого друга по имени Турбинкэ, который двадцать пять лет работал наемником, а теперь обосновался здесь. Мы с ним пропустили по графинчику вина, затем еще по одному и еще, пока питье не кончилось. Лишь тогда мне удалось выскользнуть из рук этого пьяницы и уйти домой. Так вот, иду я по дороге и вдруг спотыкаюсь, причем на ровном месте! Еще прошел пару шагов и опять, по прямой дороге ноги мои перекосились! Что за магия? Спрашиваю я себя так, но подниматься не тороплюсь, решив немножко вздремнуть прямо на земле, благо апрельская ночь ласково согревала мое тело.

Казалось, успел я лишь закрыть глаза, как послышался сильный стук, который разбудил меня. Я открыл глаза, огляделся и… лучше бы я этого не делал. Рядом лежала Анна с размозженной головой, а где-то далеко мелькал силуэт одного мужчины. Мне захотелось побежать за ним, но я решил, что важнее спасти жертву, чем наказывать виновного. Я наклонился к девушке, попытался послушать ее дыхание, но слушать было нечего. Девушка заснула вечным сном. Тогда я, превозмогая страх и ужасное похмелье, отнес ее на руках к Богдану. Удивительно, как он спокойно к этому отнесся! Я даже подумал, что с бодуна ошибся домом. Ни одной слезинки, ни единого отчаянного крика боли не вырвалось из его уст! Он положил свою бездыханную сестру в ее же постель, а сам велел мне следовать за ним.

Вино уже не так опьяняло меня, и я уверенно сопровождал Богдана по домам, в которых жили мужчины. Вконец, он собрал всех и объявил, что его сестра мертва, а убийца – Селим. Все мы знаем, что турок был без ума от нашей красавицы, а от любви до убийства черт сам дорогу проложит. Люди поддержали его. Решили пойти к нему домой, и если он спокойно спит, то Богдан ошибся, а если же нет, то все очевидно.

Дома его не было, даже вещей никаких не осталось. «Значит, Селим убежал от правосудия, как гнусная крыса, напуганная своим же совершенным преступлением». Так объявил брат убитой. Уже светало, услышавшие эту мысль люди становились свирепее. Жажда расправы все сильнее охватывала их.

Чтобы ускорить поиски, они разделились и начали шастать по всем окраинам. Я пошел, опять-таки, за Богданом, который уверенно направлялся в лес.

Когда мы его нашли, Селим ничуть не пытался удрать. Начал он сопротивляться лишь тогда, когда Богдан повалил его на землю и связал. Так мы принесли иноверца в селение, где нас уже поджидала яростная толпа, жаждущая самосуда».

Письмо четырнадцатое. Селим

«Вот мы и дошли до момента моей смерти. Не пугайтесь и не надейтесь на чудо, его не произойдет. Я умру подонком и жалким убийцей в тот же день, без права возразить хоть что-то. Хотя это сейчас, после нескольких дней, я могу так спокойно об этом писать. Рука моя уже не дрожит при воспоминаниях этой сцены, а уверенно держит перо.

Хотите – верьте, хотите – нет, но я не убивал ее. Причин у меня не было этого делать, я от всего сердца ее любил. А когда любишь, ведь не убиваешь, верно? Но Богдан не стихал в криках, он обвинил меня во всех смертных грехах, назвал меня негодяем, насильником и, наконец, подлым убийцей. Он сказал, что я пытался овладеть Анной прошлой ночью, а она не подчинилась мне, и тогда я ударил ее камнем в висок.