Российский колокол, 2015 № 7-8

«Да в том-то и дело, что ничего там не давали, – сказал я правду. – Пели там да руки к груди прикладывали. Помещение само, конечно, видное, а вот буфет слабенький. Хорошо хоть билеты бесплатные, не то бы и подавиться не на что было после этих арий. Певунам-то что, они перед этими ариями поели как следует, а у меня тут в животе свои арии с голодухи».

«Да, – сказала закорючка, – вид у вас мрачноватый. Не нравится вам, похоже, наша жизнь».

«А чего в ней хорошего, – сказал я. – Вон в том же буфете пирожок какой-то еле видимый и непонятно с чем сто рублей уже стоит».

Тут все, как по команде, дружно замолчали, и мужичина-депутат весело сказал, ловко закинув щеки за плечи: «Вот вы, батенька, и открылись. Теперь по театрам ходят одни пиндосы, и они же ценами возмущаются. Поздравляю вас с прибытием!»

От толпы молча отделились молодые люди в спецухе, но тут на мое счастье из соседней улицы нам навстречу выдвинулись 7,1 человека, причем одна десятая, хотя и была росточком меньше закорючки, катилась шариком быстрее всех.

Ироды мои тотчас набычились, образовали ловко тевтонскую «свинью», во главе которой опять же поставили половинку, и беглым шагом направились к сопернику.

Чем там у них все завершилось, не знаю, потому как следом проснулся и, отдышавшись, дал себе зарок на ночь больше телевизор не смотреть.

Да и в оперу не ходить… с таким-то позорным буфетом.

Брат Иван и духовная скрепа

Чтобы там ни говорили, а имя человека все же определяет его судьбу. Вот назови меня папашка каким-нибудь Варфоломеем или Дорофеем, и всё – госзаказ на изготовление опытного образца духовной скрепы достался бы мне, а не брату Ивану, станина которого уже год и восемь месяцев в металлической стружке, несмотря на многочисленные протесты трудящихся. Зато у него – имя! Христофорыч, рулила наш, сразу сказал вслух, что будет поддерживать на совещании мою кандидатуру, но разве против имени попрешь…

Вот пришел он на совещание, а ему говорят, что-то, мол, мы запамятовали, как бишь зовут вашего протеже? Христофорыча, само собой, от незнакомого слова заклинило. Он начал перебирать в уме все матерные выражения, но ничего близкого и на дух не нашел. Члены комиссии выпили чайку с сахаром вприкуску и хоря придавали секунд на двести восемьдесят семь, пока один, страдавший бессонницей, не повторил вопрос, заменив французское словцо русским. Христофорыч покачал головой и ответил гордо: «Индивид». На что председатель комиссии, тот еще хмырь болотный, у которого внучатая племянница в прошлом месяце нег… пардон, афроамериканца в подоле принесла, сказал, возвысив голос: «А почему это у тебя человек с таким именем вообще работает на секретном производстве?» Христофорыч, если верить ему на слово, огрызнулся: во-первых, мол, считать те хреновины, которые мы второй год вытачиваем, секретными можно только с солидного похмелона, а во вторых, человек за имя свое не отвечает. Вроде бы вставил ему фитиля, но урод-председатель тут вообще на крайнюю низость сподобился – взял и назвал меня при всех «ироническим» гражданином! Тут уж, конечно, Христофорыч увял, потому как посчитал западло интересоваться у остолопа, а что означает слово «иронический». Так-то он навскидку и сам понял, что ничего хорошего оно не сулит, но в дискуссию вступать поостерегся.

Когда я объяснил ему все, он тихо матюкнулся и сказал: «Только и всего? Так это и меня можно таким же словом обозвать!»

«Нет, – покачал я головой, – ты не иронический, ты – сардонический гражданин».

«Это лучше или хуже?» – насупившись, поинтересовался Христофорыч.

«Да как тебе сказать… – замялся я. – По сути, это уже начало обвинительной речи прокурора».

Старт назначили на пятничное утро, что сразу же было положительно оценено Христофорычем, который сказал бодрым голосом, что, мол, в пятницу сам Бог велел… Тут он, надо заметить, угадал.

Мы пришли спозаранку… и не узнали своей берлоги. Кругом было светло, чисто, пахло альпийскими рододендронами, а вдоль стен на импровизированных трибунах сидели молодые люди с государственными флагами и партийными флажками, время от времени что-то гортанно кричавшие. Были тут и самодельные транспаранты в поддержку духовной скрепы и ее изобретателя – небольшого, застенчивого человечка, в лице которого временами, однако, мелькало что-то иезуитское.

Я прислушался к речевкам и уловил нечто вроде «это вам не рэп, а духовный скрэп». Больше мне ничего разобрать не удалось, потому что на сцене появился брат Иван, облаченный в форму космонавта, и мощный рев трибун заглушил все.

Брат Иван раскланялся, собрал цветы и вошел в прозрачное шапито, в котором находился его токарный станок, очищенный, к слову, от стружки.

Во мне было приподнял голову завистливый уродец, но я дал ему пинка, и он куда-то сгинул. Брат Иван в своем скафандре, надо признать, был весьма импозантен…