Российский колокол, 2015 № 7-8

В то время Бобровы жили в кооперативной квартире Дома писателей близ м. «Аэропорт». В соседнем подъезде их дома жили многие известные тогда, но ныне заслуженно (и незаслуженно) забытые советские литераторы. Среди них был и писатель Александр Тверской, автор книги «Турецкий марш» (М., «Детская литература», 1968) – о подвигах белорусских пионеров и школьников-подполыциков в тылу врага) и «Песни над Босфором» (М., «Детская литература», 1973) – о Назыме Хикмете и его дружбе с Маяковским и Багрицким. Этот писатель был большим любителем всяческих медалей и наград, он сам себе готовил документы для очередного наградного дела. Очень хотел он стать кавалером медали имени Крупской, которой был отмечен детский писатель Сергей Михалков, ставший в 1973 году действительным членом Академии педагогических наук СССР. Об этой медали стали тогда мечтать многие детские писатели, начиная от весьма плодовитого Анатолия Алексина и кончая авторами первой книжки для детей. Тверской выдавал себя за самого молодого ветерана войны, был суетлив, чрезмерно назойлив и тошнотворно льстив с нужными ему людьми. Из двух своих книжек он выдавил из Союза писателей и из Литфонда всё что мог, все возможные для себя блага, и не невозможные для многих других членов писательского союза. Сергей Павлович его терпеть не мог и часто, уже будучи больным и немощным, просил Марию Павловну гнать и его, и его приятелей вон подальше от их подъезда. У «дояра» Тверского был друг из Ростова-на-Дону, поэт и критик Леонид Шемшелевич, уроженец Виленской губернии, который на десять лет был старше Тверского и являлся как бы его наставником и учителем жизни. Оба они как писатели на меня тогда не произвели никакого впечатления. Я часто путал поэта Шемшелевича с поэтом Шершеневичем, чем крайне огорчал Марию Павловну. Когда Сергей Павлович Бобров был ещё жив и стойко боролся за жизнь, Тверской особенно был назойлив, ему надо было выудить для себя ценную информацию для своей новой книги или для очередной поэмы-персоналии своего друга Шемшелевича (1909–1983). Таких писателей, как Тверской и Шемшелевич,

Сергей Бобров презирал и называл «литературными падальщиками». Особо люто презирал и опасался Сергей Павлович так называемых «партийных лириков школы Демьяна Бедного», таких как Безыменский и Багрицкий, которые дружили и даже сотрудничали с поэтами и писателями с Лубянки.

В начале 70-х, вместе с новой волной диссидентства и борьбой властей с авангардным искусством, возник в московской культурной среде обострённый, я бы сказал даже, болезненный интерес к поэзии Серебряного века, к её известным, малоизвестным, запретным, репрессированным и забытым бунтарям-экспериментаторам, главарям и эпигонам. Сергей Павлович знал многих и был хорошо знаком с их творчеством, ему было что сказать будущим историкам советской литературы. О поэте-экспериментаторе Фёдоре Платове, о Николае Асееве, Вячеславе Третьякове и Велимире Хлебникове.

Александр Тверской знал множество забавных анекдотов и мифов почти о всех живых и мёртвых советских «литературных генералах». Эта устная мифология подразделялась на три категории: дозволенный цензурой позитив о знаменитом имяреке, недозволенный («секретный, особо доверительный») негатив об опальном имяреке и, конечно же, самый ценный, «пробойный», достойный публикации идеологический миф об уже покойном или весьма дряхлом успешном советском классике. Некоторые придуманные, вымышленные Александром Тверским мифы легли в основу литературных статей ростовского приятеля Леонида Шемшелевича – о Луговском и Маяковском, о Голодном и Ставском, о Светлове и Тихонове, и его своеобразных стихотворных портретов «Маяковский в Ростове», «Встреча с поэтом» (о Луговском).

Всякий раз, когда речь заходила о дальнейшей судьбе творческого наследия Сергея Павловича Боброва, в голосе Марии Павловны слышалась плохо скрываемая горечь и обида за своего незаслуженно забытого покойного супруга. Когда речь заходила о литературном творчестве поэта и критика Боброва, то Мария Павловна величала его уважительно по имени и отчеству, а когда рассказывала о его мытарствах в казахстанской ссылке, то называла его по-матерински ласково и сострадательно Серёжей. Мне пришлось два раза выслушать её рассказы о мытарствах Сергея Павловича, о том, как его ненавидели, боялись и предавали вчерашние друзья-приятели и коллеги по перу. Ей всё время казалось, что когда Сергей Петрович был исключён из Союза писателей и сослан в Кокчетав, все литературные генералы и их прихлебатели не скрывали своей радости от того, что доблестные чекисты «выдернули Боброва как сорняк» из культурного слоя советской литературы.