Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

Но поскольку утопическое своеволие так или иначе опирается на идею тьмы, то, на первый взгляд, существование человека в историческом потоке абсолютно безнадежно и бесперспективно. Не случайно в мире воцаряется, по Франку, «скорбное неверие», которое он считает «одним из самых характерных и трогательных явлений духовной жизни» своей эпохи. Глубоко и искренно чувствующий и думающий человек «разочаровался не только в суетной вере утопизма, но и вообще в осуществлении в мире высших ценностей; он пришел к убеждению, что добру и разуму не только не гарантирована победа в мире, а скорее даже предопределено поражение, ибо по общему правилу в мире торжествуют силы зла и безумия». Но Франк – ив этом задача его книги — выстраивает своего рода религиозное оправдание истории, предпринимает попытку найти основу и, стало быть, возможность достойного существования человека в мире тьмы.

По существу, книга русского мыслителя явилась попыткой философского истолкования евангельской фразы: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1:5). Как он сам утверждал, обращение к этой фразе было глубоко осознанным, ибо к восприятию и утверждению содержащейся в ней истины человеческое сердце приводила духовная проблематика эпохи. «Свет», пришедший в земную «тьму» и не загашенный земным мраком, – это Иисус Христос. Конечно, многие считают, замечал Франк, что дело Христа постигла неудача, но «дело Христово абсолютно удалось, ибо его удача совсем не измеряется „удачей в мире“ – Христос внес в мир вечный свет любви, который светит во тьме, и тьма не объяла его, – Христос с самого начала знал, что этот свет не будет „иметь удачи“ в мире, будет гоним, и хотел, чтобы он был гоним, потому что этот свет и светит только через страдание…И мы должны быть с Ним именно как с вечно гонимым и в гонении торжествовать величайшую и абсолютную победу над всем миром». В этой идее и состоит пафос грандиозного трактата. Эпоха торжества идеократических режимов говорила о, казалось бы, безусловном поражении даже слабых вариаций либеральных умонастроений. Но надо было быть достаточно чутким к движению времени и вместе с тем – истинным стоиком, чтобы увидеть в густой тьме возможность света, который строит духовную свободу человека. Именно в христианстве Франк увидел духовный аналог устремлений современного либерализма, отстаивавшего человеческие честь и достоинство.

Когда-то невероятно глубоко увлекавшийся ницшеанскими идеями, переводивший его тексты на русский язык, Франк, пережив катастрофы XX века, попытался преодолеть антихристианство и мизантропию Ницше, который видел в человеке лишь мост к сверхчеловеку. И это не случайно. Преодолеть Ницше в известном смысле означало найти основу для противостояния большевизму и нацизму. Восприятие Ницше как тайного советника большевистского переворота, высказанное Степуном, по сути дела, являлось общим для русской эмиграции. Когда-то Соловьев в споре с автором «Заратустры» писал, что самое великое деяние для живого существа – преодоление смерти; такой человек был один, это – Христос, поэтому только его мы можем назвать сверхчеловеком; но и это название неточно, ибо он Богочеловек. Франк к этому добавляет, что христианство говорит о богосыновстве каждого человека.

Именно на этом соображении строит Франк свое кредо о достоинстве человека, столь униженного и забитого в страшные десятилетия XX века. В полемике с антихристианской установкой сильных личностей, выдвигая идею о Богосыновстве каждого человека, Франк утверждает не принижение людей, а их высшее, аристократическое достоинство. В книге «Свет во тьме» он писал: «Вопреки всем распространенным и в христианских, и в антихристианских кругах представлениям, благая весть возвещала не ничтожество и слабость человека, а его вечное аристократическое достоинство. Это достоинство человека – и при том всякого человека в первооснове его существа (вследствие чего этот аристократизм и становится основанием – и при том единственным правомерным основанием – „демократии“, т. е. всеобщности высшего достоинства человека, прирожденных прав всех людей) – определено его родством с Богом.…Вся мораль христианства вытекает из этого нового аристократического самосознания человека; она несть, как думал Ницше (введенный в заблуждение историческим искажением христианской веры), „мораль рабов“, „восстание рабов в морали“; она вся целиком опирается, напротив, с одной стороны, на аристократический принцип noblesse oblige и, с другой стороны, на напряженное чувство святыни человека, как существа, имеющего богочеловеческую основу».