Россини

Россини разбивал сердца, словно вихрь. Увы, Мария, женские сердца. Письма, признания в любви, свидания, приглашения на рауты в высшем обществе, на вечера, бог знает где. Невозможно всюду успеть за ним, за молодым, красивым, удачливым, знаменитым другом, умеющим так открыто улыбаться и так остроумно вести беседу.

Уже ходят слухи, будто одна знатная дама сумела завлечь его к себе в гости и несколько часов они оставались вдвоём на роскошной вилле в Брианце, в то время, как муж задержался в Милане. Уже поговаривают, что другая дама в отместку первой как-то вечером увезла после спектакля маэстро и возвратила только под утро. Разве они не понимают, мерзавки, что крадут его у Марии Марколини?

   — Не верь этой болтовне, — успокаивает её Россини. — Ты же прекрасно знаешь, что я всегда думаю только о тебе. С другими женщинами я только любезен, ровно настолько, чтобы не выглядеть невоспитанным, не более. Ты же убедилась в этом. Разве я не доказываю тебе постоянно, что люблю тебя?

Да, лучше уж верить ему, лишь бы не страдать. А тем временем опера покоряет Милан. Люди приезжают из соседних городов, чтобы послушать знаменитый «Камень». Импресарио один за другим предлагают маэстро контракты.

Опера очаровывает всех. В её музыке есть нечто волшебное, что дарит слушателям радость. Россини уверенно раскрывает в ней свой могучий талант, безудержное вдохновение, поразительное богатство мелодий. Это какой-то неиссякаемый источник мелодий, и он щедро дарит миру свои неистощимые сокровища. А ведь ему только двадцать лет! Он затмевает всех остальных современных ему композиторов. Публика желает, публика требует только Россини.

На последнем спектакле происходит невероятное, никто не припомнит, чтобы такое было прежде: уступая настойчивым требованиям слушателей, певцы вынуждены бисировать семь сцен! Рецензенты с удивлением отмечают этот феномен и добавляют, что успех оперы таков, что способен объяснить любой феномен.

Финал первого акта, весь построенный на одних и тех же повторяющихся в разных тональностях словах мнимого турка: «Опечатать! Опечатать!» — производит такое потрясающее впечатление, что каждый вечер исполняется на «бис». Не какая-нибудь одна ария или каватина, а весь финал полностью. И фраза эта, и мотив становятся столь популярными, что публика переименовывает оперу — называет её «Опечатать!». Даже несчастный второй бас-комик Вазоли, всегда обречённый петь незаметные партии, каждый вечер имеет успех, с блеском исполняя свою арию.

Триумф всеобщий. Но на последнем спектакле, когда Марколини поёт фразу «Он сказал мне, о боже, «Не люблю я тебя...», Россини замечает, что в голосе дивной певицы слышны с трудом сдерживаемые рыдания.

Он взволнован, даёт себе слово утешить и успокоить любимую женщину.

Потом обо всем забывает.

* * *

Ну а теперь надо быть осмотрительным и позаботиться о том, чтобы удержаться на достигнутой им вершине.

   — Быть осмотрительным? Но я всегда осмотрителен, — удивляется Россини. — И если кто-то думает, будто я набрасываю музыку на скорую руку, то ошибается, потому что я никогда не поступаю подобным образом. Считают, что я пишу слишком быстро, слишком легко? Ну что ж, это недостаток, дарованный провидением, и да поможет мне бог сохранить его на всю жизнь. Я чувствую и слышу мелодии так же естественно, как другие дышат, — инстинктивно и непроизвольно. Всё, что я вижу и слышу, рождает во мне музыку. Я постоянно накапливаю мелодии, и когда мне нужно садиться писать, когда есть либретто, музыка уже у меня в голове, она звучит, ясная и мелодичная. Так чего же я должен остерегаться? О чём заботиться?

Он будет заботиться о том, чтобы по мере возможности у него были хорошие либретто. В случае необходимости он и сам может изменить и поправить их, поскольку свободно владеет стихом и рифмой. Он будет заботиться о том, чтобы у него были хорошие певцы, которые не губили бы его оперы и не пытались бы петь музыку, какая им взбредёт в голову, добавляя от себя разные трели, колоратуры, фиоритуры, каденции и прочие украшения вместо того, чтобы петь музыку, которую пишет он.

И самое главное — он будет заботиться о том, чтобы ему хорошо платили эти флибустьеры — импресарио, всегда готовые раскошелиться, если речь идёт о примадонне, теноре, сопранисте или комическом басе, и тотчас превращающиеся в скупцов, если речь заходит о композиторе. Им нужна его музыка? Они поняли, что она нравится всем и даёт сборы? Очень хорошо. Тогда пусть платят! Он должен думать о себе сам. Потому что он стал уже важной фигурой и хочет, чтобы к нему относились с уважением. Кроме того, он должен думать о любимых родителях, должен думать и о будущем. Нужно отложить кое-что на старость. Он уже начал это делать — купил замок. Но замок этот — жалкая хижина. А он хочет иметь настоящий замок, прекрасный и роскошный. Для этого надо много зарабатывать. Позволять эксплуатировать себя дальше? Хватит. Испытательный срок кончился.