Россини

   — Да ну! Как жаль, что великий Паизиелло уже использовал этот сюжет и создал свой шедевр[43].

   — Я прекрасно знаю это. Именно поэтому моя идея так дерзка и опасна. Короче, мне нужно вот такое либретто.

   — Оно устраивает вас?

   — Исключительно.

   — Но в таком случае, извините меня, почему бы вам не написать ещё одного «Цирюльника»?

   — А представляете, какой вопль поднимет Паизиелло с его-то характером? И представляете, что будет с неаполитанцами, которые и так не могут простить мне, что я взял приступом их театр, их публику — и победил! Кто знает, какие они ещё начнут строить козни!

   — А вы не обращайте внимания: Не убьют же они вас!

   — Не убьют. Хотя бы потому, что они в Неаполе, а я в Риме. Но кто знает, что они придумают, чтобы отомстить мне!

   — Но почему? В конце концов комедия «Цирюльник» принадлежит Пьеру Огюстену Бомарше и точно так же, как воспользовался ею Паизиелло, имеете право использовать её и вы.

   — Это, конечно, так. Сколько драм нашего славного Метастазио было положено на музыку разными композиторами! Конечно, это было бы превосходное либретто...

   — Имейте в виду, если вы всё-таки решитесь удовлетворить этот свой каприз, то я постарался бы так изменить сюжет, чтобы он во многом отличался от того, который сочинил Пьетроселлини для Паизиелло. Я бы сделал его динамичнее, более замысловатым и комедийным, добавил бы новых ситуаций, одним словом, написал бы нечто такое, что хоть и имело бы тот же первоисточник, но сильно отличалось бы от него.

   — Пожалуй, пожалуй...

Россини умолкает и, подумав немного, предлагает:

   — Послушай, мой дорогой Стербини, давай попробуем. Только нужно всё сделать быстро, очень быстро!

Герцогу Сфорца эта идея показалась заманчивой. Конечно, придётся сражаться с почитателями прославленного и озлобленного старого неаполитанского маэстро, и многие поднимут скандал. Не страшно — это только разожжёт любопытство и привлечёт публику.

Поэт написал либретто очень быстро. Уже через неделю он вручил композитору первый акт, а спустя ещё четыре дня принёс и второй.

   — Ну как? — с волнением спросил он маэстро.

   — Прекрасно, ты сделал замечательное либретто, именно такое, какое и нужно мне. В нём есть сцены, ситуации и диалоги, в которых заложены большие музыкальные резервы. Если я не сумею написать хорошую музыку, ты в этом не будешь виноват.

Вот только времени у него оставалось совсем немного. Премьера оперы назначена на середину февраля, а в конце января ещё не было написано ни одной ноты.

   — Ну и как поживает «Цирюльник»? — спрашивает Стербини, недоумевая, почему маэстро не предлагает ему послушать что-либо из написанного.

   — «Цирюльник»? Двигается.

   — Как двигается? Ты, между прочим, тоже двигаешься по улицам Рима и развлекаешься, но ничего не пишешь.

   — Напишу.

   — Когда?

   — Когда придёт вдохновение.

   — А если оно не придёт?

   — Это исключено. Я назначил ему свидание. И вот увидишь — оно придёт. Пока что оно ещё никогда не обманывало меня, всегда держало слово[44]. А ты не волнуйся. Читаю и перечитываю твоё либретто, и оно нравится мне всё больше.

   — Да, по надо же писать музыку.

   — Она звучит у меня в голове, когда я читаю твоё либретто.

   — Смотри, герцог беспокоится.

   — Успокой его.

   — И певцы нервничают.

   — Их успокою я сам.

Действительно, певцы уже ожидали свои партии, им не терпелось приняться за них. Уже приехал из Неаполя Мануэль Гарсиа, чтобы исполнить роль графа Альмавивы, наготове были синьора Джельтруда Ригетти-Джорджи, певица из Болоньи, которая должна была исполнить партию Розины, Луиджи Дзамбони, выбранный на роль Фигаро, Дзенобио Витарелли, который готовился изобразить дона Базилио, Бартоломео Боттичелли — дон Бартоло, синьора Элизабет Лоуслит — Берта, Паоло Биаджелли — Фьорелло. Все ждали, а маэстро ничего не давал им и даже не говорил, что же он пишет. Все недоумевали и сердились на него.

   — Если он ещё будет тянуть, — жаловались певцы, — мы не успеем выучить свои партии.

   — Мы вообще ничего не успеем! — с ещё большей тревогой восклицал концертмейстер Камилло Анджелини, который должен был отдать на переписку партии для оркестра и певцов.

Переписчики ждали уже неделю и сидели без работы. А что делал маэстро? Маэстро перечитывал либретто. А музыка? В начале февраля ещё ничего не было написано.

Однажды певцы, возглавляемые Гарсией и подстрекаемые сильно обеспокоенным герцогом, явились к маэстро на квартиру на виа Леутари.

   — Можно узнать, что ты делаешь?

   — Тружусь, дорогие мои, тружусь на вас.

   — Но никто из нас ещё не получил ни одной ноты!

   — Наберитесь терпения и уверенности.

   — Но с одним терпением не выйдешь на сцену!

   — Зато с уверенностью — несомненно! Я не тревожусь.

   — Это я вижу. А вот мы весьма встревожены. Признайся, неужели ты ещё ничего не написал?

   — Признаюсь — не написал.

   — Боже милостивый!

   — Но в голове у меня уже звучит вся музыка этого «Цирюльника». И не часто бывало в моей жизни, чтобы, сочиняя, я получал такое удовольствие. Вот увидите, когда начну писать, музыка забьёт, словно струя из источника.

   — Но когда же ты начнёшь писать?

   — Когда почувствую желание.