Росстань

– Стервецы, мать вашу, – закричал Алеха, признав парней. – Людей пугаете!

– Не сердись, дядя Алексей, – Северька пересел в сани. – Сам понимаешь, знать нам надо было, кто едет.

– В лес, значит?

– В лес. Больше нам некуда. Вчера арестовать нас Андрюха Каверзин приезжал.

– Дела как в поселке? – Федька свесился с седла. – Японцы не скучают?

– Говорить мне про них муторно. Все партизан ищут. В лес, значит… Кони чьи под вами? У тебя, Северька, жеребец-то вроде Силы Данилыча.

– Его, – ответил за друга Федька.

– Добрый конь.

– Упросили взять. Мы уж отказывались-отказывались, а Сила привязался: возьмите моего Лыску.

– Повесят тебя когда-нибудь, Федька.

Рыжий заметил, как завистливо щурятся глаза Крюкова, разглядывавшего тонконогого жеребца.

– Ты бы, однако, дядя Алексей, сам не прочь спереть эдакого коня.

– В лес, значит… – Алеха ушел от ответа. – А третьего дня туда убежали Филя Зарубин, Венька Мансветов, Васька Кукин. Ну, ладно, привет там передавайте, если кого знакомых встретите.

– Да уж встретим, наверное.

Вскоре Алеха свернул с дороги в узкий распадок, где у него еще оставалось сено. Парни тоже свернули: решили пробираться в лес прямиком, через сопки.

Сила Данилыч тяжело ввалился в мурашевское зимовье.

– Проня, у меня жеребца сперли.

Сила был зол, тяжело дышал и не сразу заметил понуро сидящих на лавке Александра Стрельникова и Андрюху Каверзина.

– Эта рыжая стерва не пожалела не только тебя, но и брата, – кивнул Проня на урядника. – Винтовку, шашку и коня выкрал. Под суд подвел.

– Кто подвел?

– Известно кто. Рыжий Федька с дружками. И у моего постояльца коня увели.

– И как они пронюхали, что их арестовывать приехали, ума не приложу, – сокрушался Андрюха. – Встретит меня сегодня Тропин.

Узнав, что обокрали не только его, Сила быстро успокоился.

– Погоню бесполезно организовывать. Моего Лыску не догнать, – сказал он хвастливо. – Может, похмелимся, а то голова болит.

Но Силу не поддержали.

– Тебе убыток небольшой, а нам каково! – подал голос постоялец Мурашевых и кивнул на обвиснувшего плечами Саху.

Тяжело думал урядник. «Погостил! Что делается на этом свете? С ума народ сошел. Колесом, под гору. В тартарары. В Библии сказано: поднимется брат на брата. Гадина рыжая».

За окном белый снег метет. Холодно во дворе, в зимовье – дышать тяжело, угарно. В груди у Сахи комок вязкий, жмет сердце.

Утром Федоровна домой пришла, принесла завязанные в фартук подарки. Степанка один сидел. Увидев мать, соскочил с нар, подергивая спадавшие штаны, размазывая по щекам слезы.

– Чего, Степанушка, нюни распустил? Скоро женить тебя будем. А девки слезливых не любят.

– Чо девки? Милиционеры тут приходили, матерились, Федьку искали.

Мать опустилась на лавку, к столу, щеку рукой подперла, сказала буднично:

– Приходили уже?

– Братка в партизаны убежал. Коня и винтовку у братки Саши украл и убежал.

– Ты откуда знаешь? – охнула Федоровна. – У Сахи, значит, украл. Где Саха сейчас?

– К десятскому пошел. Долаживаться.

Каверзины на подарки не поскупились. Одних леденцов отвалили пятифунтовую банку. Степанка еще никогда не видел такой горы конфет, счастливо заулыбался.

– Ты, мама, еще пойдешь к Каверзиным?

– Зачем это?

– Пойдешь, так они, может, еще монпасеек дадут.

Мать невесело засмеялась.

– Ладно, и этих хватит. Жадный какой. А про Федьку помалкивай.

– Не маленький, – согласно кивнул Степанка.

Он запустил тонкую, покрытую цыпками руку в расписную банку, горсть конфет сунул в карман.

Федоровна встала, прижалась спиной к печке, закрыла глаза.

– Я к Шурке пойду. А ты чо, заболела?

– Отвяжись от меня, репей. Не заболела… Иди, коль надо.

Степанка толкнул дверь, пулей вылетел на улицу: как бы мать не передумала.

В доме у Ямщиковых пахло кожей, потниками.

– Здорово, коли не шутишь, – отозвался на приветствие старший Шуркин брат, Васька, починявший у окна хомут. – Замерз? Лезь на нары. Твой-то дружок, пока ходил за аргалом, чуть не ознобился, на нарах сидит.

– Не ври! – обидчиво крикнул Шурка. – Ты сам ознобился, когда пьяный был. Тятька хотел тебе порку задать.

– Смотри у меня, – погрозил Васька. – Кошка скребет на свой хребет, – другим тоном спросил: – Убежал, значит, твой братан? Степанка, слышишь, тебе говорю. К партизанам, видно, а?

Шурка толкнул друга в бок.

– Не знаю, – Степанка свесил голову с нар. – Ты тоже хочешь убежать?

– Не выдумывай, – Васька испуганно оглянулся, не слушает ли кто. Поковырявшись шилом, отложил в сторону хомут, потянулся, хрустнул плечами. Вышел во двор.

На нарах ребятишки шептались.

– Мужиков много в партизаны убежало… Как будет, думаешь, когда белых разобьют?

– Тогда чай станут продавать, – Степанка хмурит лоб. – В школу будем ходить, новые книжки каждому раздадут.

– Девчонкам книг не дадут. Мой тятька говорит: бабья грамота да кобылья иноходь – едино.

– Не дадут, – соглашается Степанка.

Вернулся Васька, гулко хлопнул дверью.

– Андрюху Каверзина видел. На коне проскакал. Злой. Поймает Федьку – живым не выпустит.

– Ну да! – закричал Степанка. – Так-то он ему дался. У него, знаешь, какая винтовка? Да шашка – волос режет. Он твоему Андрюхе р-раз – и голову снесет.