Росстань

— А это хорошо, что ты здесь не был, — Ксения говорила как-то по-особому доверительно, и Лахова захлестывала волна ощущения близкой родственности с этой женщиной, и он теперь благодарил провидение, запланировавшее в его жизни эту встречу. И рад был, что ему пришло в голову поехать вдоль Байкала. Дальняя и незнакомая дорога сближает, и за несколько часов неспешной дороги растаяла та прозрачная дымка отчужденности, которая возникает даже между родственниками, живущими отдельной, каждый своей жизнью и волею обстоятельств годами не встречающимися друг с другом. А тут… Тут тем более совсем другой случай.

— Почему хорошо? — прикинулся непонимающим Лахов. И он уже просветленно знал, что ответит Ксения, и радовался ответу и испытывал чувство глубокой и нежной благодарности к женщине.

— Потому что эту землю мы открываем для себя вместе. Это будет наша земля.

Лахов удивился тому, что Ксения так легко и просто говорит слова «мы», «наша», и удивился проникновению в его самые глубинные, самые тайные помыслы и чувства: ведь именно эти слова и больше всего ему и хотелось услышать.

Деревушка оказалась маленькой, всего в два десятка дворов, без всякого видимого порядка разбросанных по обширной низине. По обычаю степняков-скотоводов, около изб не росло нн дерева, ни кустика, не зеленели грядки с морковкой, горохом и другой огородной мелочью, и на сторонний глаз деревня представляла собой унылое зрелище: земля вокруг выбита крепкими копытами крупной и мелкой животины и в осеннюю непогоду места здесь, скорее всего, непроезжие, непрохожие. Серая, обнаженная и как будто исстарившаяся земля, серые крыши изб, серые прясла. Но Лахов, уже немало за свою бытность побродивший по здешним степным и таежным краям, знал, что серый цвет построек от непогоды, ветров и стужи, а что выбита земля — так это просто оттого, что в загонах много животины, — основы благосостояния местных жителей. Гораздо хуже, когда вокруг жилища степняка зеленеют бурьяны: некому, стало быть, вытоптать их.

На одной избе Лахов приметил выцветшую, стертую ветрами вывеску «Магазин» и, увидев заинтересованный взгляд Ксении, согласно кивнул головой. Лахов и сам любил бывать в магазинах маленьких деревень, стоящих далеко от проезжих дорог, в которых и промтоварный и продовольственный отделы теснятся в одной избенке и где среди привычной ширпотребовской скукоты можно встретить редкую вещь. Но магазин был закрыт. На тяжелой, из толстых плах двери, перехваченной наискосок кованым засовом, висел большой амбарный замок.

— Должно быть, обеденный перерыв, — сказала Ксения неуверенно.

— В таких магазинах обеденный перерыв может длиться по нескольку суток. — Лахов посмотрел на часы. — Да и рано быть обеду.

— А вон кто-то сюда идет.

Лахов оглянулся и увидел, как от ближнего дома, пожалуй, самого справного на вид, торопливо шла молодая розовощекая бурятка и на ходу доставала из кармашка кофты ключи.

— В магазин приехали? Сейчас открою. — Женщина поднялась на крылечко магазина. — Только у нас купить-то, однако, нечего будет.

— Да мы так просто. Увидели магазин, вот и подъехали. Можно и не открывать. — Лахов и в самом деле испытывал некоторое смущение: откроют магазин специально для них, а они лишь поглазеют да уйдут.

— Но почто же, заходите, — женщина с грохотом отбросила засов. — Магазин работает. Я тут все время-то не торчу. Че зря торчать. Кто придет, я из окна увижу и иду открывать. Только редко сейчас кто приходит. Завоза товару давно не было.

Лахов подал Ксении руку и перешагнул через высокий порог. В магазинчике было чуть сумрачно и прохладно. Пахло хозяйственным мылом, кожей, одеколоном и пылю. И в магазине было все так, как Лахов и думать увидеть. Печь, пол, настланный еще в давние времена толстыми плахами, которым и износу никогда не будет, беленые, но нештукатуренные стены, широкий прилавок, груды товаров на стеллажах; каменной крепости пряники, соль, спички, макароны.

Продавец сняла с гвоздя белый халат, быстренько облачилась в него и встала за прилавок. Лахов снова испытал чувство неудобства.

— Да зачем этот парад? Мы же сейчас уйдем.

— Без халата нельзя, — ответила женщина. Она явно гордилась его свежестью и белизной.

— Ну нельзя — так нельзя, — легко согласился Лахов.

Ближе к выходу Лахов приметил на стене длинные широкие полосы белой сыромятной кожи, скорее всего, предназначенной на гужи, и понял, что это от нее исходил памятный с детства запах. В деревенском, давних теперь лет, магазине, где тогда продавалась конская сбруя, пахло именно так. Лахов потрогал кожу руками, ощутил ее упругую прочность и пожалел, что некуда в его домашнем обиходе приспособить эту сыромять. Если б доведись прежде — он распустил бы ее острым ножом на тонкие и длинные ремешки, которыми так хорошо привязывать на валенки коньки-дутыши. А теперь куда?