Росток

— Э, с этого бока я знаю, — Григорий взял из рук Аиды тарелки с ветчиной, колбасой, сыром. Поставил их на стол. — Я хочу проложить мосточек между ощущением и мышлением... Что, если мысли и чувства рассматривать как синтетическую субстанцию, куда целесообразно отнести логический анализ, зрительное и слуховое восприятие, вкус, запах, осязание?

— Слишком сложно. Сваливаешь все в одну кучу. — Ромашко подошел к книжному шкафу, взял с полки зеленый томик, полистал. — Вот где оно... Академик Колмогоров, надеюсь, для тебя авторитет. Послушай его мнение. Он говорит, что условные рефлексы свойственны всем хребетным, а логическое мышление возникло лишь на самой последней стадии развития человека. Все предшествующие формальному логическому мышлению виды синтетической деятельности человеческого сознания, которые выходят за рамки простейших условных рефлексов, пока что не описаны на языке кибернетики.

— Вот и Колмогоров пришел к выведу о синтетичности человеческого сознания, — захохотал Григорий.

— Синтез собранных и проанализированных организмом сведений о его внутреннем состоянии и внешней среде не приводит к выводу о наличии мышления.

— Хорошо! А Бернштейн? Физиологи выявили разницу между «дологическим» типом работы нервной ткани и эволюционно новейшими системами нейронов, действующих по принципу «все или ничего». От таких неокинетических, или новоподвижных, форм передачи нервных сигналов Бернштейн отличал формы палеокинетические, или древнеподвижные. Последние могут распространяться и поперек нервных волокон с диэлектрическими оболочками. Для палеокинетических сигналов эти оболочки не составляют помех. Выходит, что весь организм вдоль, поперек, по диагонали пронизан нервными сигналами.

— Отдельно взятые высказывания еще ничего не доказывают, — Ромашко поставил книгу на место, сел. — Может, хватит об этом? На мудрые разговоры у нас будет время и в лаборатории. Давай лучше пофантазируем. Вот ты говоришь — мысль... Что же это такое? Я представляю ее в виде замедленной молнии. Ее угасающий след — это память. Ты, надеюсь, видел, как за кормой корабля или самолета тает след, постепенно темнея, теряя свои очертания. И тут есть нечто общее с памятью. Ты говоришь — возбуждение, торможение... А что это такое? Процесс? Возьми аналогию с электрическим током... Напряжение, сила тока, электродвигательная сила — все эти величины мы научились определять и измерять, так и не узнав, что же такое ток. А возбуждение нерва? Что оно? Сокращение, удлинение, вибрация нейрона? Или что-нибудь другое? Ты не знаешь, я не знаю, Василь и Евгений тоже не знают...

Вошла Аида, уже без фартука, села за стол.

— Чайник вот-вот закипит. Вроде бы всего наготовила... Ой! — вскочила вдруг она. — Как же это я забыла! Угощу-ка вас своим фирменным напитком. У меня есть вишневый сок на меду. Не возражаете?

— Я — за! — весело крикнул Василь Гарба.

— Наверное, у тебя найдется и что-нибудь покрепче, — сказал Григорий, приглаживая ладонью свои жесткие волосы. — Но нарушим традицию. Да здравствуют плоды природы — сок и мед!

Аида внесла бутылку с «фирменным» напитком. Ромашко открыл шампанское, наполнил фужеры.

— За что же мы выпьем?

— Разрешите мне, — встала Аида, — на правах хозяйки предложить тост. Давайте выпьем за встречи. Ранние и поздние. Ожидаемые и неожиданные. Продолжительные и короткие. За встречи, которые придают жизни вкус и смысл.

Зазвенели бокалы.

Григорий, краем глаза наблюдая за Аидой, вдруг почувствовал, что за время его отсутствия она стала совсем иной, какой-то незнакомой, далекой, отчужденной. В душе зашевелился червячок ревности.

— Что-то все притихли, — Аида отодвинула водопад волос от левой щеки, искоса — вызывающе-дразняще — глянула на Григория. Он даже поперхнулся минеральной водой. — Наверное, сейчас кто-то счастливый родился...

Закончить ей не дал резкий телефонный звонок. Аида повернулась к телефону, стоящему на подоконнике, сняла трубку.

— Я вас слушаю... Да, да, мое объявление. Вы что предлагаете?.. Когда удобнее для вас?.. Договорились... Да, завтра вечером в восемь.

Григория кольнуло в сердце — вот тебе и Аида! Ромашко заметил его смятение. Не сдержался, спросил Аиду:

— Простите... Вы упомянули какое-то объявление. Секрет?

«Не хватало, чтобы при всех выболтала», — похолодел Григорий, медленно поднимаясь, чтобы включить магнитофон.

Аида бросила на него пристальный взгляд. Губы ее тронула едва заметная ироническая усмешка. «Чего дергаешься? Успокойся. Плохо ты обо мне думаешь. Не такая уж я дура».

— Сугубо женские дела, — махнула рукой Аида.

Григорий облегченно вздохнул. Магнитофон включать не стал. Принес потрепанную, без обложки книгу, с подчеркнутой торжественностью положил на стол:

— Предлагаю тост за такую преданность науке, как вот эта. О ней написано здесь. Хотите расскажу?

— Давай, Григорий Васильевич, — кивнул Сюсюк. — Это нам будет вместо перекура.

— Только знаете что, друзья, — встал Ромашко. — У меня есть предложение. Наполним фужеры не шампанским, а фирменным напитком нашей уважаемой хозяйки. Должны же мы сделать для нее что-то приятное.