Ростов-папа. История преступности Юга России

Еще в 1866 году экономист и историк, «Геродот Новороссийского края» Аполлон Скальковский написал: «Ростов, подобно Одессе, как рынок международной деятельности, вырос и возмужал посредством своей богатой внутренней и внешней торговли. Но как город, как живая муниципия (община) он, в противность Одессе, имел почти вековое, весьма трудное младенчество. И если он преодолел все препятствия, природою и людьми ему поставляемые, если, несмотря на полное почти забвение о нем в течение полстолетия (1776–1826 годы) даже его естественным руководством, главными начальниками Новороссии, то он обязан этим своим собственным силам, заимствованным из своего собственного общества. Это общество с первых дней существования города поняло и чрезвычайно выгодное свое географическое положение, и те несметные сокровища, которыми обладает Русская земля от устоев Дона до вершин Волги — царицы Русских рек».

Писательница Мариэтта Шагинян (жительница Нахичевани-на-Дону, вечного конкурента Ростова, считавшего себя интеллигентным в пику торгашам, в своем романе «Перемена» (1923 год) называла соседний Ростов «городом, построенным спекулянтами для спекуляций».

Интересную особенность подметил один столичный визитер позапрошлого века: «Ростов очень оживленный и веселый город с заметно развитою уличною жизнью. Последняя меня положительно поразила, привыкшего к отсутствию ее в других русских городах. Выйдете вечером на ростовские улицы, и вы услышите шум, смех, разговоры, музыку, крики, и вас так и охватит эта волна развитой общественной жизни, вы поймете, что этот город, после дневной кипучей деятельности, теперь отдыхает и живет в то же время полною жизнью, а не дремлет и не храпит во все завитки широкого великороссийского носа… И может быть, этой привычкой к уличной жизни и можно объяснить, отчасти конечно, ту быстроту, с которой здесь вспыхивают и распространяются всякие уличные беспорядки, доходящие по временам до крупных погромов».

Последнее особенно показательно, ибо иллюстрирует спонтанное буйство ростовских нравов XIX века, стремительное социальное расслоение которого всего за несколько десятков лет создало целые пласты различной субкультуры. От деловых негоциантов и продвинутых заводчиков, городских бездельников-саврасов и светских волокит до затемерницкого полунищего мозолистого гегемона, босяков, отхожих промысловиков и лихих обитателей сомнительных трактиров и окраинных слободок.

«Ростов не имеет ни интеллигенции, ни общества, а имеет богатых и бедных, к этим бедным, которых здесь как и везде больше, чем богатых, примыкает пришлый люд весьма сравнительной нравственности, с годами люд этот прибывает все большими и большими массами. Эта громадная армия, ежегодно во время навигации посещающая Ростов, состоит из людей бездомных, бродяг; их тянут сюда привольная жизнь и хорошие заработки», — писал Чалхушьян.

Это очень важное замечание. Именно волонтеры этой армии беглых крепостных и нищих мещан и стали первыми бойцами бандитского Ростова-папы, добивавшимися восстановления социальной справедливости кистенем и заточкой.

Как и в крикливой Одессе, в говорливом Ростове первые криминальные всходы давали неконтролируемые слабой полицией стихийно возникающие окраины. Здесь селились как обычные босяки, так и беглые урки, мазурики.

Как и в приморской Одессе, на начальном этапе своего развития в портовом Ростове основную массу босяцкой публики составляли деклассированные элементы самой низкой «шпанской» квалификации — мелкие базарные жулики-халамидники, карманники-марвихеры, уличные грабители-скокари (бравшие случайную жертву на испуг — «на скок»), нищие «мамахи с поленом», обкрадывавшие прохожих под видом убогих с детьми.

Как и в буйной Одессе, в отвязном Ростове не было недостатка в отчаянных головорезах, выживания ради не изводящих себя моральными терзаниями о ценности чужой человеческой жизни и тем более чужой собственности.

Как и в воровской Одессе, в воровском Ростове также существовала своя «академия воров», где старые опытные домушники и ширмачи обучали профессиональному мастерству юных неофитов-звонков. Готовили щипачей (карманников), затырщиков (помощников карманников) и форточников-чердачников.

В обеих криминальных столицах сливки уголовного сообщества были склонны к демонстративности. К изящной лихости своего ремесла. К показному презрению полиции и властей.

У Исаака Бабеля пленительный Беня Крик не просто «знает за облаву», а в день своей свадьбы и появления в Одессе нового деятельного полицмейстера подпаливает полицейский участок. Чтобы понимал служивый, что дело имеет с «королем».