Ростов-папа. История преступности Юга России

Именно эти впитавшие донской разбойный ген слободки стали «роддомом» будущих бандитских районов Ростова, через которые проходила инфильтрация в город разнообразного мазурского элемента.

Рабочая квалификация тогдашнего пролетариата, выходцев из разорившихся крестьян, была крайне низкой (из деревни уходили явно не те, кто отличался трудолюбием и не умер бы там с голоду), а экономические кризисы на начальном этапе капиталистического производства в России и недород в деревне на фоне постоянных войн XIX века случались слишком часто. Поэтому столь стремительно росла численность люмпенизированных слоев населения, превращавшихся сначала в безобидных босяков-бродяг, а затем и в вороватых мазуриков с большой дороги.

Оставшись без заработка в краю, где процветала торговля и торговцы, они занимались мелкими кражами и мошенничеством на городских рынках или стабунивались в ватаги и выходили с кистенями шалить на проезжие тракты. И если первое можно было делать в одиночку, то для второго требовалась организованная шайка-«хоровод» и особая удаль.

Мелкие городские воришки «озоровать» на трактах не рисковали. Это стало уделом опытных варнаков со знатным каторжным стажем, завсегдатаев арестантских рот.

Разбойный элемент на Дону во многом генерировался за счет беглых каторжников-стрельцов савотейных. В отличие от века ХХ, в XIX веке каторга далеко не всегда являлась надежным барьером для изоляции варнаков от общества. По свидетельству побывавшего летом 1890 года на далеком Сахалине Антона Чехова, в 1877, 1878, 1885, 1887–1889 годах с острова убежал 1501 каторжанин. Только из одной Александровской тюрьмы ссыльнокаторжных разряда испытуемых (северная часть Сахалина у Татарского пролива) в 1889 году из 2–3 тысяч ее среднегодового состава бежало 15,33 %, из Дуйской и Воеводской тюрем — 6,4 %, из тюрем Тымовского округа — 9 %.

«Эти цифры относятся к одному отчетному году, но если взять наличную массу каторжных за все время ее пребывания на острове, то отношение бегавших в разное время к общему составу выразится не менее как в 60 %, то есть из каждых пяти человек, которых вы видите в тюрьме или на улице, наверное, трое уже бегали», — заметил писатель, который был допущен тюремной администрацией до каторжной отчетности.

В 1879 году, перебив караульных солдат, бежали сразу 60 человек. Нетрудно представить, было ли им в дальнейшем сложно докатиться до душегубства, имея на руках кровь находящихся при исполнении солдат и перспективу пеньковой веревки на шее.

С 1898 по 1901 год мрачные тюрьмы Сахалина покинуло порядка 1100 человек, из которых более трети потом обнаружились в Японии. Незадолго до злополучной Русско-японской войны.

И это, заметим, беглые с острова, откуда до материка добраться в то время (да и сейчас тоже) крайне сложно. Что уж говорить о Нерчинской, Акатуйской, Карской каторгах, откуда бежать было не в пример проще и ближе как к жилью, так и к центральным губерниям. Политические же бегали из тюрем, каторги и ссылки вообще регулярно (Петр Кропоткин, Иосиф Сталин, Лев Троцкий, Григорий Котовский, Феликс Дзержинский, Камо и др.).

Бежать в казачий Новочеркасск было страшно — чужие здесь вычислялись быстро, в приморский Таганрог сложно — зажатый между заливом и морем, Таганий Рог был крайне ограничен в местах для заселения. Зато Ростов, уткнувшись головой в Дон, руками в Темерник и Нахичевань, пятками вольно раскидывался в бескрайнюю степь, где земли под строительство примитивного жилья можно было нарезать сколь угодно, никого об этом не ставя в известность.

А поскольку степи эти шли по обеим сторонам Таганрогского тракта, то и «шалить на большой дороге» обитатели слободок выходили именно сюда.

В число беглых входили не только каторжники. Бежали крепостные от помещичьих неправд, бежали крестьяне от рекрутчины и солдаты от тягот многолетней службы. Бежали фабричные, условия труда которых на мануфактурах мало чем отличались от каторжных, бежали ссыльнопоселенцы, отбывшие срок на каторге и определенные на поселение в отдаленные губернии «за Буграми» (кувыркалы, или спиридоны-солнцевороты). Бежали раскольники от притеснений официальной церковью, нищие — от гонений на «беспашпортных», школяры — из озорства и рано проявившейся удали.

Ряды мазурского элемента Ростова также пополняли солдатские дети. Оставшаяся без забритого в рекрутчину кормильца семья крестьянина (автоматически освобождавшаяся от крепостной зависимости) или мещанина, не имея средств к существованию на те 25 лет, пока будет служить рекрут, вынуждена была зачастую нищенствовать и питаться подаяниями. Выросшие в этих условиях дети уже не представляли себе иной жизни, кроме уличного существования. Наиболее сильные, ловкие и выносливые из них переквалифицировались из нищих в уличную шпану или разбойников-душегубов с больших и малых дорог. Благо моральных тормозов у них просто не существовало.