Ростов под тенью свастики

По всему городу были расклеены афиши, подписанные доктором Лурье, по-моему. Немцы выбрали уважаемого всеми человека из наших, чтобы ему поверили. Поневоле ли он пошел, по согласию не знаю. Его тоже в конце концов расстреляли. Так вот, в этих афишах был приказ собраться евреям на особых сборных пунктах, якобы для переселения в другое место. Взять с собой белье, ценные вещи, а квартиры запереть. Вот важная деталь: мне рассказывали, что в Бабьем Яру расстреливали евреев не немцы, а украинские полицаи — всегда такие люди находятся. Немцы только отдавали приказ. То же самое было и в Ростове. Я видел только русских полицаев в немецкой форме. В нашем доме выдали всех евреев. А некоторые сами шли от безнадежности. Вот так пошла моя бабушка по линии матери.

Я сам видел одну такую колонну. Охрана была небольшой, убежать можно было запросто или просто затеряться среди прохожих, но люди шли обречено. Многие знали, куда их ведут. Я узнал в колонне соседа по дому. Молодой человек, красивый, высокий. Он нес на плече ребенка лет трех. Он шел, как на демонстрацию, так, наверное, и сказал своему ребенку.

Но зверствовали не только наши полицаи. Мне рассказывал об этом Вадим Яковлев, сын детского писателя и редактора газеты «Большевистская смена» Полиена Яковлева, который жил в нашем доме. Его выдала уполномоченная Ольга Ларионова. Так вот, Вадим говорил: когда они отступали на юг, их догнали немцы. Они сразу вывели из колонны всех евреев, страшно издевались над ними, заставляли лизать сапоги, есть кал, а потом всех расстреляли.

А. КОТОВ. Мне было в 42-м 11 лет. Отец воевал. Перед приходом немцев во второй раз мы с мамой надумали уезжать на юг. Шла целая колонна беженцев. Но мы недалеко ушли. Немецкие танки нас обогнали, и мы вынуждены были вернуться в Ростов. Нужно было как-то жить. Сначала я собирал рыбу на Дону, которая всплывала после бомбежек. Продавать ее можно было только свежею — соли не было совсем, а то бы сгодился засол впрок. Но скоро бомбежки кончились, фронт ушел далеко на юг и восток. Пацан я был смышленый, руки пришиты вроде бы нормально. Я вообще с самого раннего детства любил мастерить. Где какую гайку или болт найду — в карман и тащу домой. Кто-то мне тогда подсказал: делай коптилки. Я подбирал пустые банки из-под немецких консервов, вырезал жестяной ограничитель, прилаживал фитилек и «лампочка» готова. Все тогда такими пользовались. Даже мать своим промыслом кормил. Когда же наши пришли, мне запретили делать эти коптилки, и даже сарайчик, где была моя «мастерская», разрушили.

А. КОТЛЯРОВА. Немцы вели себя по-разному. Среди них ведь тоже всякие попадались. Иногда шоколадки детям давали, а то — пинка. Особенно мы боялись румын.

В городе ночами были слышны выстрелы. К нам во двор повадился один немец. Он куда-то на юг перегонял постоянно тяжелый фургон. Что он возил, мы не знали. У нас останавливался ночевать. Придет вечером, бросит на пол тулуп рядом с печкой и спит. Нас не трогал. Но грозил, что если с его грузовиком что случится, что-то пропадет, нас расстреляет.

Л. ГРИГОРЬЯН. В городе работали и кинотеатры, но в кино я не ходил. По городу были расклеены плакаты, листовки. Самая популярная: «Гитлер — освободитель». Он был там изображен стоя, подбоченясь, со своей усатой мордой, в форме. На рукаве — повязка с фашистским знаком. Вторая такая — еврейское лицо карикатурное: выпученные глаза, горбатый нос торчит… Лицо наполовину красное, наполовину — желтое. На красной части лица надпись по-русски, на желтой — по-украински. «Кто виноват, что ты недоедал? Жид! Кто виноват, что ты бедствовал? Жид!» Огромный такой плакат, метрового размера. Была еще огромная карикатура на Сталина. Он нарисован там был огородником у шалаша. Вокруг черепа, черепа, черепа… И стишок: «Есиф Сталин в шалаше, смотрит с радостью в душе». По качеству рисунки были выполнены очень плохо.

Л. ШАБАЛИНА. Иногда мамка с менки привозила из села семечки. Мы их жарили и продавали. Торговала я. Сидела с ведерочком на углу Кировского сквера и нашей улицы — рядом со своим домом.

И вот один раз подходит ко мне какой-то немец, запускает руку в ведерко и начинает набивать карманы. А сам приговаривает: «Сталинский чоколад, сталинский чоколад». Что я могу сделать?

А по аллейке сквера, по самой крайней, которая примыкает к улице Суворова, часто прогуливался генерал. Был он подтянутый, холеный. И ходил с хлыстом в руках. Увидел он эту сцену, подошел сзади и как перетянет этого немца хлыстом. Тот вытянулся перед ним. Генерал что-то сказал ему, и он сразу убежал.