Ростов под тенью свастики

Ш. ЧАГАЕВ. В июле 42-го я наблюдал воздушный бой над Ростовом, над Олимпиадовкой, в районе Ленгородка. Схватились четыре «Мессершмидта» и два наших ЯКа, такие «верткие» самолеты. Уходили наши бомбардировщики, и два истребителя прикрывали их. Самолеты то взмывали, то устремлялись вниз. Сначала наши подбили один «Мессершмидт», тот задымился и пошел в сторону Гниловской. Один «Мессершмидт» успел в это время подняться выше, другой был внизу. Они начали расстреливать ЯКов. Один загорелся, а другой ушел сам, чувствовал, что ему не справиться с тремя, да и наши бомбардировщики уже улетели. А подбитый ЯК кружил-кружил, задымился. Сначала взмыл вверх, а потом резко пошел вниз, весь в клубах огня и дыма. Он врезался в насыпь между гвоздильным заводом «Пролетарский молот» и бывшим переездом, там сейчас находятся вагоноремонтные мастерские. Летчик выпрыгнул, а спасся он или нет — не знаю. Самолет весь ушел в насыпь, только хвост торчал. Наши, когда вернулись, срезали его, а самолет до сих пор в земле находится. 25 июля на нашей улице началась грабиловка. Опыт у всех был после первой оккупации. Недалеко от нас находился завод «Вулканид», там выпускали разные детали для автотранспорта. Все с наших улиц Дальневосточной и Некрасовской устремились туда. Они непосредственно выходили к этому заводу. Сейчас этот завод называется «Стройкерамика». Двигались туда старики, старухи с тачками, с сумками. Тащили все, что было возможно. Одна девчонка, моя соседка, взяла всего-навсего два портрета — Ленина и Сталина, в таких дешевеньких рамочках. И вот она их прижала к себе и тянет домой. Дотащила до нашего дома. Выскочила одна бабка, ее звали Прохоровна. И кричит: «Ты что несешь?» А та отвечает: «Я хочу их спрятать». А бабушка у этой девочки была коммунистка. А в нашем районе никого не выдавали. Но дома девчонка получила, видимо, нахлобучку, вытащила эти портреты и поставила возле нашего дерева. А все хорошо знали, что за эти портреты можно поплатиться жизнью. Я с дружком взял эти портреты и перенес к следующему дому. Соседи передвинули их еще дальше. Таким образом они дошли до самого конца нашей улицы. Ведь никто их не мог уничтожить — немцев-то еще не было. Когда появились самые первые немецкие мотоциклисты, забрали портреты. Сначала у них был восторг телячий. Но ни стрелять в них, ни рвать их они не стали, положили в коляску и увезли.

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. В нашем доме стояли наши солдаты. Один раз принесли тяжелораненого, у него оторвало ногу. Рядом с ним все время стоял его товарищ, утешал. Врачи были молодые девушки, одна из них — из Ростова. Мама уговаривала ее остаться. Разговор этот проходил перед самым приходом немцев. Мама говорила: «Мы тебя спрячем, ты посмотри, что делается на переправе! Вас всех убьют». Мама уговаривала ее, как маленького ребенка. Девушка возмущалась предложением матери: «Как ты можешь мне предлагать такое?». Я — совсем девчонка, а уже понимала: вот это и есть патриотизм, героизм.

В то время у людей разговоры о том, уходить или оставаться, были совершенно обычной темой. Все думали о самоспасении. У людей были и сомнения — ведь немцы перли вовсю.

В. ЛЕМЕШЕВ. Летом 42-го город горел страшно. От горящего рыбного магазина шел такой жар, что здания напротив стали дымиться, загорелся «Энергосбыт». Стекло плавилось, лилось — кошмар. И в это время летят ночные бомбардировщики — никакого ориентира не надо, все освещено, как на ладони. От бомбежек прежде всего страдало мирное население.

А. КАРАПЕТЯН. К нам во двор пришел военный — Авдей, не знаю уж, какой у него был чин. Он родственник нашего соседа. И остановился вместе со штабом истребительного батальона у нас на квартире. Комиссара звали Николай Иванович Гуляев, сам Авдей ведал у них продовольствием. Был еще с ними какой-то замполит и начальник госпиталя. Госпиталь расположился до самой Первомайской — на телегах и на машинах. Там и раненые, и белье, и инструменты. Рядом во дворе стояла штабная «эмка». Киряли они день и ночь, стреляли-палили в воздух, женщин приводили. Я был у них на побегушках: «Артем, принеси то, принеси другое. Передай тому, приведи этого». Часть-то разбросалась по всей улице. А мама с сестрами пряталась в подвале со своими вещами. Подвалы были набиты битком. У каждого своя свечка, свой узел.

И вот чувствуется, что немцы совсем близко, паника усиливается. Они не только уже бросали бомбы, но из самолетов расстреливали, людей из пулеметов. Во дворе у нас еще расположились две санитарки из того госпиталя. Они то гимнастерки оденут, то гражданские кофточки, в зависимости от слухов, где немцы. Во дворе кучковались солдаты, сержанты, сидят что-то кушают… Подойдешь: «Дядя, дай ружье, самолет летит». Он: «На, постреляй».

Н. КОРОЛЕВА. Наши идут по улице, а я положила руки на забор и плачу. Подходит ко мне офицер: «Не плачь, сестрица. Помоги мне лучше коня где-нибудь пристроить». А конь красивый, белый. Куда же его можно спрятать? И вспомнила: недалеко жил драгель, и показала, куда отвести лошадь.