Рота, подъем!

Я слушал размеренную речь Хакима со специфическим акцентом и, смотря на заходящее солнце, сравнивал, как в ноябре прошлого года я, только получивший две сержантские полоски, стоял в карауле как часовой. Так называемый "сержантский пост" из-за нехватки рядовых.

Пост мне достался около каких-то складов. Начкар меня предупредил, что через это место колхозники стараются сократить свой путь домой после тяжелого рабочего дня, и я обязан быть очень внимательным.

Внимательным я был первые полчаса. Тулуп делал свое дело, и меня клонило в нос. Я забрался тогда на вышку, подложил под себя автомат и улегся на него сверху, прикрыв тулупом. Проснулся я вовремя, за пять минут до проверки, которую осуществлял ротный. Поперек участка по только что выпавшему снегу шли свежие следы. Мне тогда удалось отмазаться по одной причине – стоять в карауле было некому, и о гауптвахте, где можно было отоспаться, мечтали, попадая в караул через сутки, в ожидании новых призывников, которые должны были сменить в дальнейшем сержантов на постах.

– Хабибулаев, – вывел меня из прошлого начкар, – покажи, как ты будешь разряжать оружие, когда вернешься в караульное помещение, – не уставал взводный.

Я вернулся к своим воспоминаниям, когда Самсонов, ругая солдата, довел его до самопроизвольного выстрела в стенд, на котором ровным шрифтом с сопровождающими рисунками значилось, как должно производиться само действия. И ведь сколько раз говорили, что нечего дурить с оружием и "духами". Я всегда старался тихо и спокойно вернуться в караулку, не тратя лишние калории на эмоции и физические действия. Ведь уставший после поста солдат мог и сорваться или, не дай-то Бог, получить "грустное" письмо из дома о том, что его бросила очередная подружка. Письма перед караулом выдавать солдатам было запрещено, но одно-два обязательно проскакивали в руки солдат.

– Караул, равняйсь, смирно. На-право! На развод шагом арш! – скомандовал Гераничев к всеобщей радости окончания времени мозгокомпостирования.

Приняв караульное помещение и поменяв караулы, я, в ожидании ужина, слушал мнение начкара о великом армейском братстве, дружбе и взаимопомощи. Философски разглагольствуя и не видя во мне достойного оппонента, лейтенант встал, потянулся и спросил:

– В помещении полный порядок?

– Так точно.

– Я проверю. Если найду хоть песчинку…

– Свинья везде грязь найдет.

– Что ты сказал?

– Это я про гуся, товарищ лейтенант.

– Какого еще гуся?

– Который нам друг, товарищ и брат.

Погрозив пальцем, взводный двинулся вглубь помещения и через минуту влетел обратно радостный, держа в руках старый, неоднократно залитый грязной водой хабарик.

– Вот! Нашел.

– Поздравляю.

– Чей?

– Не знаю, товарищ лейтенант. Раз Вы нашли – значит, как говорится, Ваш.

– Что? Караул, в ружье!! Пожар в караульном помещении!!

Выскочившие солдаты принюхивались в поисках дыма, но его нигде не было.

– Уже все сгорело, – спокойно сказал Прохоров. – Можно спать?

– Никакого "спать"! При пожаре все вещи выносим на улицу! Вынести топчаны!

– Они прикручены к полу, товарищ лейтенант.

– Тогда вынести эти два стула и сейф. Живее.

Сейф с дополнительными боеприпасами для всего караула стоял в комнате начальника и его помощника. Вес сейфа был такой, что вынести его оттуда было невозможно, не опустошив его внутренности. На двери сейфа имелась круглая, пластилиновая блямба, прижимающая две толстые нитки, продетые в ушки замка. На пластилине значилась четкая, качественная печать дежурного по полку.

– Товарищ лейтенант, ключ дайте.

– Нельзя. Вскрывать можно только в случае нападения на караульное помещение. Устава не знаете?

– А как его вынести?

– Руками. Все вместе, дружно, навались.

Навалиться на сейф было сложно. Огромный тяжелый железный ящик был больше полутора метров высотой и всего шестьдесят-семьдесят сантиметров в ширину. Количество больше шести человек могли уже танцевать "каравай, каравай" вокруг сейфа.

– Дружно, дружно, напрягись! – подбадривал начкар, заглядывая через головы солдат.

Мы толкали сейф и смогли сдвинуть его сантиметров на пятнадцать.

– Мы уже давно сгорели, товарищ лейтенант, – радостно сказал

Прохоров.

– Что ты сказал?

– Я имел в виду, что ужин привезли.

– Тогда… поставить сейф на место.

Сейф встал на место намного быстрее.

– Не думайте, что я забыл. Я еще вам припомню этот хабарик.

– Хоронить не будем? – спросил я.

– Как это "хоронить"?

– В учебке кладется окурок на плащ-палатку, и взвод или рота бежит марш-бросок на десять-пятнадцать километром. Выкапывается яма размером два на два, и так хоронится окурок, как враг здоровья и чистоты. А потом личный состав возвращается обратно. Салюткин свой взвод так гонял.

– Салюткин?

– Был у нас такой взводный. Вы же с ним, вроде, из одного училища и одного выпуска… Разве не знаете, товарищ лейтенант?

– Иди, проконтролируй, чтобы мне порцию не забыли дать, – оборвал меня Гераничев.

– Есть.

– Ты ему идеи не подавай, зёма, – сказал мне Прохоров, раскладывая еду в миски. – А то у него все рационализаторские мысли сразу воплощаются в извращенном виде.