Рота, подъем!

– Вы еще тут? Я же сказал: всем в казарму!! – его глаза смеялись, смеялись надо мной, над солдатами, над нашими болями, которые мы терпели. Подполковник демонстрировал свою безграничную власть, и это стало для меня последней каплей.

– Товарищ подполковник, Вы повели себя, как последнее дерьмо. Вы не уважаете ни солдат, ни сержантов, всех тех, кто выполнил свой гражданский и воинский долг. Вы, или не знаю кто, заработали на этом бабки, украв их у солдат. Вы не уважаете своих сослуживцев и офицеров. Офицерское слова для вас ничто, а о солдат срочной службы можно, по-Вашему, просто сапоги вытирать. Вы не офицер, потому что за двадцать лет службы Вы так и не поняли, каким должен быть настоящий офицер и что такое "офицерское слово", на которое Вы сейчас при всех наложили большую кучу дерьма. У меня нет к Вам ни капли уважения, ни как к офицеру, ни как к человеку. Вы его просто недостойны.

Я не слышал шипение и одергивания солдат со всех сторон. Меня прорвало. Из меня лился поток ругани в сторону того, кто имел право, если не изменить мою судьбу, то уж точно вмешаться в нее на несколько дней. Чувство справедливости – вот одно из человеческих качеств, которое удерживает людей от неправедных поступков и заставляет вставать на защиту униженных и оскорбленных. А если унижен и оскорблен ты сам? Как надо поступать по отношению к обидчику, когда еще и однобокий закон на его стороне? Тут нет ответа. Его не может быть. Тем более в армии, которая не принадлежит к демократической части общества. На то она и армия.

– Ты закончил? – сдерживая себя от того, чтобы ударить при свидетелях, зло спросил подполковник.

– Да! – я развернулся и громко сказал. – Пошли, мужики. С этим чмом не о чем больше разговаривать.

Повернувшись спиной к командиру полка, я с гордо поднятой головой начал удаляться от здания. Солдаты, не желая поиметь дополнительные неприятности, начали растекаться во все стороны, подальше от места событий.

– Ханин, стоять! Стоять, я сказал!! Я тебя на десять суток посажу! Понял?

Я обернулся.

– Не посадите. Ни один врач не подпишет, что я могу находиться на гауптвахте по состоянию здоровья. Все вчера видели, что со мной было. Ни один врач не рискнет. Не посадите.

– Если я тебя еще раз увижу…

Я смачно сплюнул на газон, отвернулся и зашагал дальше. Я был горд своим поступком, хоть он и произошел в состоянии крайнего выплеска эмоции. Я не предполагал, чем мне мог отомстить кэп, но сразу поставил себе зарубку: домой ты идешь на следующий день после дня рождения. То есть тридцатого числа. Ну и черт с ним. Зато вот так ответить командиру части не каждый может. Будет, о чем на дембеле вспомнить. Юношеский максимализм, ласкаемый эгоистическим состоянием от только что сделанного, вызывал улыбку счастья на моем лице.

Не зная, чем теперь заняться и ища поддержки правильности своих последних действий, я побрел к учебному корпусу. Разговор с полковниками ничего не дал. Они не имели возможности воздействовать на командира полка, да попросту и не хотели. Им это уже не требовалось. Подопытные кролики свою функцию выполнили. Их можно было выбросить на свалку экспериментов.

Все знают поговорку "Солдат ребенка не обидит", но никто не задумывался, а можно ли обидеть самого солдата. Солдат должен быть.

Все время должен. У солдата в армии практически нет прав, у него одни обязанности. В армии он должен полностью забыть, что он человек. Армия способствует уничтожению первоначально заложенного свыше – свободы, убивая человечность, душевность, умение понимать и прощать. В казармах принято говорить, что армия – та же "зона", но с

"зоны" за хорошее поведение могут отпустить раньше, а в армии ты

"осужден" на два года без права выхода. Нет в армии уважения к солдату, и только чувство юмора, смех, умение пошутить и посмеяться над собой спасают ситуацию. Я достал из кармана свой блокнот и на странице армейских афоризмов написал: "Пехоту нельзя обидеть, потому что она всегда остается пехотой. Самым веселым родом войск".

В роту я вернулся только после обеда. Организм требовал восстановления, и я съел двойную порцию, от чего меня сразу потянуло в сон. Расстелив армейскую постель я разделся и лег. Через полчаса я проснулся оттого, что меня кто-то тряс за плечо. Капитан Дашков стоял надо мной.

– Ты совсем обалдел днем в койке валяться.

– Товарищ капитан, плохо мне. Плохо… – я застонал, придавая своим словам больший вес.

– Лежи, лежи. Мне рассказали, что вчера с тобой было. Отдыхай.

Никому Ханина не трогать. Всем ясно?!

Это было окончание моей реальной службы. Официальное разрешение валяться днем на постели считается наивысшей из существующих казарменных привилегией. Приказ о назначении Дашкова в ближайшие дни на должность командира батальона уже ушел на подпись, и его приказы не обсуждались. Разбудил меня ближе к вечеру Абдусаматов.

– Ты моего альбома не видел?

– Какого еще альбома?

– Дембельского.