Рота, подъем!

– Извини, родной, в нашей армии с индивидуальными психологами неважно. Так что служить тебе и служить. Сколько, ты уже отслужил?

– Много.

– Ты считать хорошо умеешь?

– Да…

– Тогда скажи мне, когда у тебя дембель?

– Весной девяностого…

К этому моменту на мой громкий голос уже собрались солдаты обеих рот.

– Или летом, сынок. Я тоже про весну думал, а уже середина июня.

В общем, так. Если ты сейчас достаешь удостоверение воина-интернационалиста, то никто тебя два года трогать тут не будет. Это я тебе обещаю. С дедами и черпаками я договорюсь. Но если ты фуфло нам гонишь, то…

– Товарищ сержант, товарищ сержант, мне не дали. Это сволочи – крысы тыловые…

– Эти сволочи, как ты смел выразиться, выдают удостоверения воинов-интернационалистов всем, кто пересек границу и хотя бы слышал звук одного единственного выстрела. Даже повар на базе получает такое удостоверение. У тебя есть?

– Нет, – понурив голову, тихо ответил солдат.

– Тогда слушай мою команду: через десять секунд ты стоишь тут в пилотке, застегнутый и готовый выполнить все команды младшего сержанта Трелова. Если я у тебя увижу еще раз панамку – я тебе ее в задницу запихну. Ты понял?

– Я панамку не отдам…

– Никто у тебя панамку и не отбирает. Спрячь в трусы и храни до дембеля. А сейчас: бегом в каптерку!! Время пошло!!! Осталось восемь секунд!!!

Солдат умчался. Я хлопнул Трелова по выставленной вперед ладони и пошел спать, так как известно, что "солдат спит – служба идет", даже когда и службы уже нет.

Разбудил меня тот же солдат.

– Товарищ сержант, товарищ сержант, Вас капитан Дашков зовет.

– Отвали. Ты нарушил сон гражданского человека, а ты обязан его охранять.

– Товарищ сержант, капитан Дашков…

– Воин, капитана в задницу. Можешь так и передать.

Я повернулся на другой бок, но не успел уснуть, как кто-то снова тряс меня за плечо.

– Чего еще?

– Зайди ко мне, когда проснешься. Только долго не тяни. Разговор есть, – спокойно сказал Дашков и ушел.

Последняя фраза комбата меня заинтриговала. Я поднялся, не торопясь оделся, умыл заспанную физиономию и спустился в первую роту, в канцелярии которой сидел Дашков.

– Да, товарищ капитан. Неужели мне документы выписали?

– Еще нет. Но завтра выпишут. Сегодня заступишь в караул, а завтра вечером получишь документы. Я обещаю.

– Товарищ капитан, я за последний месяц слышал столько обещаний и данных мне слов офицеров слышал, что могу из них неплохую коллекцию создать.

В этот момент дверь резко раскрылась, и в комнату буквально влетел татарин Шанихан из первой роты.

– Какой караул? Почему караул? Мне уже ротный рапорт подписал. Не пойду я в караул. Я дембель.

Дашков открыл ящик стола и достал лист бумаги.

– Это на тебя рапорт?

– Да. Я завтра домой иду.

– Не было никакого рапорта, – комбат тут же при нас порвал бумагу на несколько частей и выкинул в мусорное ведро под столом. – И в караул можешь не заступать. Свободен.

Жест комбата был впечатляющим. И мой внутренний голос, который больше молчал последний месяц, икнул, что если я что-то сейчас не изменю, сидеть мне в части до самого дня рождения, и уже никто мне не поможет. Шанихан, злясь и ругаясь, выскочил из канцелярии комбата, громко хлопнув дверью.

– Что, товарищ капитан, – сочувственно начал я, – совсем плохо дело? Вообще, заступать некому?

– Не поверишь, не то слово.

– Вы бы попросили, мы же не первый месяц служим, поймем.

– Вот я и прошу. По-мужски, прошу, и слово мужика даю.

– Только два условия – я не хочу идти помначкара, пусть молодые тренируются, и без "привидения себя в порядок". Стирать форму и подшиваться уже в лом.

– Закрыли, – обрадовался комбат. – Выводным на губу пойдешь?

– Символично. С охраны "губы" начал, ей же и закончу.

В течение часа собрался караул, на девяносто процентов состоящий из "дембелей". За четверть часа до развода караульные получили оружие с боеприпасами, и вышли на плац на развод наряда. На мне был короткоствольный автомат, вес которого положительно отличался от обычного калаша. К АКСУ был положен высокий подсумок для магазинов.

Подсумок располагался так, что рука, согнутая в локте, очень удобно ложилась поверх второго магазина.

– Это кто у меня тут стоит? – заступающий дежурным по полку капитан разведроты был грозен. – Это солдаты или базарные девки?

Волосы длиннее, чем у баб. Рожи не бритые. Двадцать минут на привидение себя в порядок. Бегом!!! Вы еще тут?

Прически даже тех, кто по армейской традиции на сто дней до приказа стригся наголо, были далеки от минимально требуемого состояния. Мои волосы хоть и не ложились еще на плечи, но явно выходили за рамки армейского приличия, так тяготеющего к лысине.

– Чего делать будем? – спросил Евсеев, младший сержант из третьей роты, в паре с которым мы заступали выводными.

– У тебя "вшигонялочка" есть? Дай, прилизаться.

Причесавшись и просидев в бытовке выделенное время, мы спустились и снова построились на плаце.

– Первая шеренга два шага вперед. Кругом, – приказал капитан. – Я ничего не понимаю. Начальник караула, Вы когда узнали о том, что заступаете в наряд?

– Сорок минут тому назад, – ответил лейтенант с красными от недосыпания глазами.