Рота, подъем!

Я пожелал ему счастья и скорейшего выздоровления и отправился дальше покрикивать на убирающих этаж больных, которым было разрешено выходить из палат.

Так текли дни и недели. Время уже приблизилось к ноябрю, когда я узнал, что для меня в роту пришло не то письмо, не то уведомление о посылке. Как правило, все письма мне приносил или полковой почтальон или сослуживцы по роте. Но в этот раз почему-то никто не передал мне послание, и я решил днем, чтобы ни с кем лишним не столкнуться, сходить в казарму. Начмед во избежание эксцессов строго-настрого запретил мне там появляться, да в принципе, мне действительно нечего было там делать, но тут случай был из ряда вон выходящий, и я набравшись смелости пошел.

– Стоять! – первое, что я услышал, переступив порог казармы. -

Это кто у нас забрел?

– Товарищ старший сержант… – начал я.

– Молчать! Смирно!! Ты что, казарму перепутал, Ханин? – рявкнул

Корейко. – Это казарма, а не медчасть. Тут люди служат, а не волынят.

– Мне сказали, что письмо пришло…

– Письмо? Да я насрать хотел на твои письма!! – приблизившись ко мне кричал Корейко. – Тебе кто разрешил рот открывать? Я тебя спрашиваю, кто?! Совсем оборзел, солдат? Сними-ка пилотку. Это что еще за вихри? Дембеля так не зарастают. У меня короче. Прическа солдата должна быть ровной и аккуратной. За мной! – направился он в каптерку.

– Товарищ старший сержант, мне обратно надо, – начал я канючить.

– Ты, солдат, приказа не понял?! Ко мне!!

В каптерке оказались еще три сержанта первой мотострелковой роты.

Меня усадили на тяжелую деревянную табуретку, и ручной машинкой для стрижки, которая больше рвала волосы, чем стригла, моя голова была приведена в вид, от которого враги родины бросились бы в рассыпную.

Меня можно был теперь демонстрировать, как наглядный плакат профессиональных машинок для стрижки волос: "Он стал таким, потому что не пользовался нашим оборудованием". Я с трудом сдерживался, чтобы не заплакать, глубоко вдыхая и медленно выдыхая через нос грязный воздух каптерки. Я не видел, а только догадывался, как выглядела моя прическа. Клочья волос торчали с разных сторон, местами куски были выстрижены до корня. Я больше напоминал пятнистого оленя, чем солдата с ровной и аккуратной стрижкой, утвержденной уставом. Спасти меня могла только парикмахерская или стрижка наголо.

– Все. Вали отсюда, – удовлетворенно сказал Корейко.

– Сидеть, – остановил меня замстаршины роты старший сержант

Панов. – Скажи, ты кто?

– Солдат.

– О! Правильно, солдат. Только ты гавно, а не солдат. Что ты умеешь? Ничего. Твои товарищи службу тащат, в нарядах стоят, в караулах, изучают, как стрелять и воевать. А ты кто? Ты чмо, ты сбежал, струсил.

– Я не чмо, – возразил я, зная смысл этого очень обидного в армии слова.

– А кто ты?

– Чмо и есть, – поддакнул Корейко. – А теперь еще и выглядит, как чмо. Значит все в норме.

– Да оставь ты его, дай поговорить, – прервал его Панов.

– А чего с ним говорить? Вернется в медчасть, отоспится, отожрется, пока его товарищи в поле пот проливают.

– Оставь, я тебе сказал, – остановил его Панов. – Мне понять важно. Вот ты скажи мне, – повернулся он ко мне. – У тебя девушка есть?

– Есть.

– Хорошая?

– Хорошая.

– А что ты ей скажешь, когда вернешься? Что всю службу прятался в санчасти, в тепле? Тебе стыдно не будет? У тебя приписка куда была?

– В десант.

– Куда? В десант? Вот видишь. А ты чем занимаешься? Чмыришься? Ты вернешься домой через два года, как ты в глаза невесте посмотришь? А друзьям, которые служат, а родителям? Дед воевал на фронте?

– Воевал.

– А отец служил?

– Служил, старшиной автороты был.

– Вот видишь, а ты? Чмо – чмо есть, иди отсюда, не о чем с тобой больше разговаривать.

Я вышел из казармы. Вид был еще тот: перекосившаяся шинель, пилотка, а под пилоткой пятнистая от стрижки голова с торчащими ушами. Я не знал, что делать, идти ли стричься или в санчасть. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Казалось, что все только и делают, что смотрят на меня со всех сторон и указывают пальцами.

Пока я думал, ноги сами вывели меня к КПП. Как у всех, кто был при санчасти у меня был выход в город, да и солдаты меня знали в лицо.

Через час я, насколько это было возможно, привел свою прическу в еще более короткий, но пристойный вид в небольшой городской парикмахерской. Парикмахер не улыбался, не задавал вопрос, а быстро и качественно выполнил свою работу, взяв с меня положенные двадцать копеек.

Разговор с замстаршины роты так сильно меня зацепил за живое, что я даже забыл про цель своего визита в роту. Когда я вернулся в санчасть, то уже принял решение и, пойдя к Хабибулину, сказал:

– Я решил в роту вернуться.

– Идиот, – только и смог после большой паузы ответить Хабибулин, уже носивший сержантские нашивки. – Я через месяц уйду на дембель, ты мое место займешь. Будешь во Владимир больных возить, домой сержантом уйдешь, в отпуск съездишь. Это же лафа.

– Нет, – ответил я, – это не служба.

– Идиот, – повторил Хабибулин, пожал плечами и отошел от меня, как от прокаженного.

Через час пришел начмед части.