Ротмистр

Саша быстро идет по улице в центре, разговаривая с кем-то по мобильнику. На груди — бейдж с надписью «А. Ламберт. Пресса». Она достает фотоаппарат, на ходу снимая лимузины с мигалками, проносящиеся по пустынным улицам, баррикаду из мешков с песком у входа в какой-то банк и охранников, вооруженных помповыми ружьями.

Возле Каменного моста она натыкается на группу людей в камуфлированных комбинезонах с автоматами, разливающих водку по пластиковым стаканчикам. Тут же на капоте старых «Жигулей» сидит бородатый мужик в бандане с надписью «Уничтожим мразь». Стая пацанов в черных футболках с коробками пива и бейсбольными битами столпилась в круг, что-то обсуждая. Полицейские, разглядывают всю эту публику из своего УАЗа, не рискуя выйти.

Со ступенек бутика мужчина в толстовке и берцах кричит в мегафон:

— Друзья, все подходит к логическому концу. А они что хотели? Мы пойдем и спросим! Нас уже не остановить!»

Толпа ревет: «Спросим!»

Градус людского моря повышается, когда на Якиманке показывается бронетранспортер, из кабины которого приветственно машет руками человек в джинсах и бронежилете. Тяжелая машина въезжает на мост и останавливается. Вокруг плотно стоят люди, одни — с оружием, другие — с бейсбольными битами и кусками арматуры, но большинство просто зеваки. Сбоку у перил пристраиваются со снайперскими винтовками трое мужчин неопределенного возраста с военной выправкой.

Ствол пулемета БТР с гудением опускается, нацелившись на другую сторону. Пауза, люди притихли. На том конце моста — танк, пушка которого также движется, выбирая цель. За ним толпятся люди в военной форме, виден строй омоновцев с дубинками, снайперы за мешками с песком.

Сашка пробирается мимо БТРа на пустое пространство, разделяющее противоборствующие стороны. Ее пытаются остановить, но она ускользает, достает фотоаппарат и быстро снимает.

Неожиданно из толпы со стороны Якиманки выбирается пожилой седой мужчина с охотничьим ружьем, он быстро идет к середине моста, переломив ствол и дрожащими пальцами засовывая в двустволку патроны.

Снайпер на другой стороне, прижав глаз к прицелу, рукой в перчатке с обрезанными пальцами медленно передергивает затвор, целится и плавно надавливает на спусковой крючок, задерживая его на грани выстрела.

Сашка, стоящая у перил, видит отблеск оптического прицела, на секунду застывает и бросается наперерез мужику с ружьем. Она хватает его за руки, силясь опустить вниз двустволку.

— Дед, ну куда ты! Тебя же убьют! Ну, хватит уже стрелять! Еще не навоевался? Когда вы все голову включите! Туда же ничего с собой не возьмете, ничего, никаких активов и никаких принципов!..

Дед дрожащими губами бормочет что-то про то, что «Кузякины никогда Родины не продавали», затем нервные рыдания сотрясают его тело, а Сашка выворачивает из рук ружье и поднимает его, показывая военным, что оно у нее, и стрелять никто не будет.

В этот момент с той стороны раздается едва слышный хлопок винтовочного выстрела. Девушка с широко раскрытыми удивленными глазами оседает, придерживаемая растерянным дедом.

— Какие вы придурки все… больно же…

Вой людей и гул моторов стихают. Слышно только, как ветер треплет закрепленный на перилах транспарант с надписью «Россия или смерть!»

Из-за спины деда, растерянно стоящего возле лежащей в луже крови раненой, появляется откуда-то взявшийся на мосту священник в грубых солдатских ботинках и в мешковатой рясе, подпоясанный простой веревкой. Он встает возне девушки на колени. Дед тоже плюхается на колени, бережно поддерживает ладонью голову Саши. Ее волосы разметались, из них выпала заколка — бабочка.

Священник, прикрыв пальцами глаза девушки, забирает у плачущего деда заколку:

— Отдай, это не наше…

Батюшка поднимается и, тяжело ступая, медленно идет на скопление военных вокруг танка. Люди с оружием расступаются перед ним. Последним в этом живом коридоре стоит омоновец с автоматом «Кедр». Когда священник равняется с ним, «космонавт» стволом приподнимает пластиковое черное забрало и ухоженными тонкими пальцами подносит папиросу ко рту, обрамленному старомодной бородкой-эспаньолкой. Священник замедляет шаг, они с омоновцем смотрят друг на друга.

— И ты здесь, — глухим голосом тихо говорит батюшка без особого удивления.

— Да я, любезный, всегда здесь, не знал?..

— Отошел бы ты от меня.

Солнце бликует на черном пластике шлема. Омоновец бросает папиросу, опускает забрало, закидывает за спину автомат и смешивается с толпой.

— Да знаю, что ты здесь. Вот всякий прозреет — в отгулы уйду, устал, как на лесоповале, — бормочет священник, прячет заколку куда-то в складки рясы, и тяжело кряхтит, завязывая шнурок на стоптанном ботинке.