Ротмистр

Матвей Нилыч не стал дожидаться, пока ему медленно, но верно сократят финансирование, урежут штат, станут чинить всевозможные препоны и в итоге отправят полицмейстером куда-нибудь в тьмутаракань. Он ушел сам. Решив не растрачивать попусту силы. За личные средства вывез архивы и также оставил страну, решив заниматься прежними изысканиями, но уже в частном порядке.

В служебную квартиру Ревина уже заселились новые жильцы, какой-то статский советник с семейством. Немногочисленные пожитки дожидались своего хозяина во флигеле вместе с записками от Матвея Нилыча и Айвы. Ливнев вкратце обрисовывал сложившуюся ситуацию и сообщал свой новый адрес в Париже, выражая желание как можно скорее встретиться. Айва, не дождавшись Ревина в Петербурге, отправилась в Сербию, погостить у родственников по материнской линии.

Ревин находил отъезд Ливнева скоропалительным. Как ни крути, ранее за спиной его маячила держава, плохая ли, худая ли, но чрезвычайно мощная и, что более важно, обладающая громадным потенциалом. Чуточку терпения, и можно было организовать себе такое место под солнцем, обременить себя такой фактической властью, которую не шевельнуло бы ничто, никакая смута и революция, не говоря уже про сменившегося монарха. Ревин рассчитывал занять главенствующее положение при государстве или группе государств с тем, чтобы используя их ресурсы, их науку и производства, шаг за шагом приближаться к заветной своей цели. Собственно, Ливнев со своей командой при таких планах стоили не много, но разбрасываться людьми деятельными, толковыми, опередившими свое время на десятилетия, Ревин не желал. А сказать проще, испытывал к бывшим своим коллегам дружеские чувства. Поэтому, прежде чем предпринимать какие-либо шаги, решил навестить Матвея Нилыча в Париже. А по пути заехать и к Айве, смутно отдавая себе отчет в том, что чувства к девушке в рамки дружеских не умещались совершенно.

…Четвертые сутки, не прекращаясь ни на секунду, лил дождь. Низкие облака смешивались с туманом, образуя плотную взвесь. Плащ помогал слабо, через какое-то время напитываясь влагой, и становился изнутри таким же мокрым, как снаружи. Казалось, в округе не отыскать ни одной сухой нитки. Сыростью отдавало все: белье постоялых дворов, нательные вещи, даже багаж в закрытых чемоданах.

В камине шипели дрова, горели плохо, почти не давая жара. Постоялые дворы, успевшие опротиветь за долгую дорогу, напоминали друг друга до деталей. Закопченный потолок, залепленные наносимой грязью половицы, тяжелый сизый смрад с кухни, кислый дух извозчиков, непередаваемый словами аромат мокрой овчины и пота. И ни одной приличной комнаты.

Ревин старался располагаться поближе к огню, пытаясь хоть как-то высушиться, но стоило отнять от очага одежду, как она тотчас же набирала воду.

– Что желает господин?…

Сгорбленный трактирщик-румын в расстегнутой безрукавке безошибочно определил состоятельного клиента и поспешил засвидетельствовать почтение лично.

– Жаркое, пирог с печенкой и пунш, – вздохнул Ревин. С кухни пахло именно этим. – Большую кружку…

Другого меню нет, проси не проси.

Хозяин удовлетворенно кивнул и заковылял прочь. Тотчас появилась миловидная служанка, смахнув со стола, утвердила глиняную посудину, напоминающую по форме кувшин с ручкой, одарила смущенной улыбкой. "Дочь", определил Ревин. Кивнул, поблагодарив, сделал хороший глоток, устраиваясь поудобнее у камина, и с удивлением ощутил на себе чей-то изучающий взгляд. Не просто любопытствующий, а напряженный, недобрый. Так мог смотреть агент сыскной полиции или грабитель, присматриваясь к жертве.

Ревин сосредоточился, полуприкрыл веки. И среди присутствующих, что виделись подрагивающими бесформенными образованиями, голубоватыми, равнодушными к нему, уловил еще чьи-то осторожные, едва заметные касания. Вот та персона, что сидит за столиком в дальнем углу, явно имеет к нему какой-то скрытый интерес.

Позади нависли двое, замерли в нерешительности и заспорили жестами кому начинать.

– Э, любезный, – неуверенно тронул за плечо один. – Разговор имеется…

– Ну, говори, – Ревин отхлебнул из кружки, не поворачивая головы.

– Выйдем…

– Здесь говори, – Ревин закинул ногу на ногу.

– Не заставляй просить, – в разговор вступил второй.

В спину ткнулся кинжал.

Ревин снова глотнул пунша, невозмутимо, будто не чувствовал лопаткой острый кончик.

Нападавший слегка надавил на рукоять, потом сильнее, еще сильнее… Но руку его сдерживала какая-то невидимая сила. А вальяжный господин, как ни в чем не бывало, прихлебывал из кружки и глядел на огонь. Лицо нападавшего исказили усилия, вот он уже висел на рукояти всем телом, но лезвие будто уперлось в камень. Невидимая глазу борьба продолжалась еще некоторое время, затем кисть нападавшего ожгло болью, будто раскаленным металлом, тот вскрикнул и разжал пальцы.

Нет, нагревать предметы Ревин не мог. Зато умел такое обстоятельство со всею натуральностью внушить.