Ротмистр

Атаман Лопов отер ладонью давно не скобленый подбородок, усы в налипших крошках, повозил о лампасные штаны руки и принял запечатанный конверт. Повертев в пальцах, небрежно сломал сургуч и углубился в чтение гербовой бумаги.

– Подателю сего… В полное распоряжение… Чрезвычайной важности… Без малейшего промедления… – бубнил атаман под нос.

Перечитал бумагу другой раз, третий. Нахмурился.

– Что-то почерк больно кудрявый. Не разберу я…

– Так я на словах перескажу, – гонец стащил шапку.

И предстал пред атамановы очи молодой румяной от мороза русоволосой барышней. Лопов захлопал глазами и не нашелся с ответом.

– Вы с сей минуты, – невозмутимо продолжила Айва, – поступаете в мое полное распоряжение.

Атаман поперхнулся словом. Брязнула, разлетевшись по углам черепками, выпавшая из супружненых рук плошка. В повисшей тишине стало слышно, как тикают ходики с гирьками.

Лопов побагровел. Чтобы он, боевой казак, за бабьим подолом ходил – шиш! С ним войсковой командир и тот всегда уважительно, с оглядкой, все больше просьбами – нельзя иначе с казачеством! А тут… Ну, ничо! Здесь, в станице пока он управа!

– Миланья! – Лопов кликнул жену. – Подай-ка огоньку!…

Атаман взял злополучную бумагу да и запалил над свечой, перехватил половчее в руках, подождал, пока та сгорит без остатка, бросил пепел на пол.

– Вертайтесь-ка вы, барышня, взад! – Лопов достал из чугунка картофелину, принялся очищать от кожуры. – Да скажите, что пакет по дороге выпал!… Вот так!…

– Соберите всех строевых, – голос Айвы остался ровен. – С полной выкладкой… Доедите потом.

– Вы, барышня, верно, не уразумели?… – атаман поднял бровь. – Я ведь и плетьми спровадить могу!…

– А ну, встать! – Айва сорвалась на крик и хрястнула нагайкой по столу так, что развалила пирог надвое. – Под трибунал пойдешь, скотина!…

Лопов вырвал из рук нахальной барышни плетку, отшвырнул прочь… И пошатнулся, получив чувствительный тычок в зубы. Опешив, потрогал губу, разглядел красное… Еще более увесистый удар, пришедшийся по уху, заставил отшагнуть назад. Атаман неловко запнулся о стулу и с грохотом и проклятьями рухнул на половицы.

– Убью!!! – не своим голосом заорал Лопов.

Схватил оставленную на большом сундуке шашку, рывком выхватил из ножен.

– Ой, не погуби! – взвизгнула Миланья, повисла всем телом на руке, – Не погуби-и!…

Атаман замер. Застыл на месте, как вмороженный в лед карась. И виной тому стали не супружнины причитания, а аргумент куда более лаконичный, и в то же время весомый. Прямиком в рот Лопову смотрел черный зрачок револьвера. Атаман скосил глаза на взведенный курок, после на взбешенную барышню, и понял: "Выстрелит!" Еще чуть-чуть и мозги его разлетятся по хате кровавыми соплями. Несколько секунд бешеная злость боролась со здравым смыслом. Победил здравый смысл.

Лопов сглотнул. Медленно опустил шашку.

– Да, уйди ты!… – стряхнул с руки клещом вцепившуюся жинку, и вымолвил с натугой, через себя: – Ладно!… Уважаю!…

Айва кивнула и убрала револьвер. Усмехнулась через плечо:

– Ваше уважение заслужить проще, чем мое…

У коновязи фыркали отстоявшиеся в стойлах лошади, перебирали в нетерпении копытами, чувствуя спиной седло. Верная примета, вбитая годами: коли одета подпруга – быть долгому бегу, быть летящей навстречу степи и ветру в ушах. Казаки таких ожиданий не разделяли. Поди не больно-то охота из теплой хаты, разговевшись в праздник, нестись в холодную ночь.

Высокий черный жеребец арабской породы звал стоящих вблизи кобыл, взбрыкивал, опасно расшатывая атаманское прясло. Лопов покосился на животину, спросил неодобрительно Айву:

– Вы что же, без сопровождающих? Без кареты?

– Мой экипаж свалился в овраг верстах в десяти отсюда. Пришлось верхом…

С высокого крыльца прозвучала зычная команда:

– Становись!…

Из галдящей толпы стали выходить казаки, образовывая нестройные ряды.

– Эх! Неужто опять война? – протянул кто-то. – Так-то хлопцы!… Погуляли – хватит!…

К Лопову подступил, опираясь на костыль, седобородый казак:

– Здоров, атаман!… Чавой стряслось-то нынче?

– А!… – тот лишь раздраженно отмахнулся, не спрашивай, мол.

Казак мазнул взглядом по Айве, закутанной в чернобурку, и вперился в арабца черной масти. Так оглядел коня, эдак, пробормотал, покивав головой своим мыслям:

– Думал, один жеребец такой в свете… Надо же…

– Здравствуй, Данилыч! – Айва стащила шапку. – Не признал?…

– Ох, ты!… Мать честна!… Не признал!… – отставной урядник Семидверный неловко обнял девушку, нахмурился. – Стало быть ты командуешь теперь… Вон оно как… Повернулось… А где же Евгений Александрович-то?

– Ниже по Волге уехал. Чума в Ветлянке…

– Эвона…

"Чума! Чума!", витало над толпой, словно огромная летучая мышь хлопала крыльями. Атаман что-то втолковывал, срывая голос, но его не слушали. Шелест страшного слова множил тревогу. Над рядами пронесся ропот:

– Знаем мы… Сегодня в оцепление, а завтра в усмирение…

– Не поедем!… Нетути такого закона, чтобы здоровых к заразным!…

Семидверный протолкался вперед, вышел перед строем и обвел притихших казаков недобрым взглядом:

– Кто здесь ехать не желает?…