А говорит барышня в белом на очень хорошем русском. Землячка? Тогда почему называет каким-то штабс-ротмистром, ведь на мне были три старлеевские звёздочки. А звание такое не существует уже больше ста лет. Если не изменяет память, штабс-ротмистр – офицерский чин в кавалерии и у жандармов, равен штабс-капитану в пехоте. Но это не точно, историей я увлекался постольку-поскольку, а военной реконструкцией никогда не интересовался, у меня и так полжизни в сапогах и при погонах прошло.
Видимо, барышня из старых русских, тех, кто сбежал из страны во время революции и Гражданской войны. Отсюда и это старинное – штабс-ротмистр.
Чувствуя на себе вопрошающий взгляд, отвечаю:
– Ещё не разобрался.
– Сейчас я приглашу к вам доктора. Потерпите немного.
Барышня уходит.
Начинаю прикидывать, что делать. Девушка – эмигрантка, то есть я в какой-то иностранной – европейской или американской (хрен редьки не слаще) – миссии. В бескорыстное лечение как-то не верится, значит, надо рвать отсюда когти, и как можно быстрее. Но для этого необходимо понять, в какой я форме.
Голова трещит, это естественно, меня гарантированно контузило во время боя с бармалеями. Руки и ноги шевелятся и полностью послушны, вот только грудь – на ней танк, что ли, разворачивался? Такое ощущение, будто вмяли здоровенным молотом. Неужели разворотили?
Предательская мысль заставляет покрыться холодным потом. Лезу за пазуху, первым делом натыкаюсь на бинт, его на меня не пожалели, спеленали, как мумию.
Так, а это что? Пальцы нащупали нечто металлическое и холодное. Я вытащил его на свет.
Медальон! Тот самый медальон, что я купил у старика-бедуина на базаре. Не знаю почему, но я обрадовался ему как родному.
Делаю глубокий вдох и выдох. Я не медик, но всё-таки рёбра целы, это радует. Ушибы мы как-нибудь переживём, на мне вообще всё заживает как на собаке. Невольно вспоминаю Вомбата, бойцов – у них точно не было никаких шансов. Не ужели уцелел только один я?
В палате ещё несколько коек, и они не пустые. Справа лежит сосед, нас разделяет только грубая неокрашенная тумбочка. У соседа густая окладистая борода. Чеченец? Нет, вроде морда лица вполне себе рязанская, то есть типично русская. Глаза соседа закрыты, он спит и видит пятый сон.
Приоткидываю одеяло, дабы посмотреть, что у меня осталось ниже пояса. Упс… Вместо трусов какие-то кальсоны, причём совсем доисторического вида. В таких, наверное, ещё мой дед вое вал. Да и кровать не похожа на медицинскую, скорее грубо сколоченный топчан. Совсем, что ли, у этих «Врачей без границ» с оборудованием плохо? Кстати, не наблюдаю ничего похожего на медицинскую аппаратуру, то есть это либо не реанимация, либо на пациентах экономят. Выжил – хорошо, не выжил – такова селява!
В палате стоит ни с чем не сравнимый запах карболки, он забивает все ноздри. Не выдержав, чихаю.
– Будьте здоровы!
– Спасибо!
Скашиваю взор и вижу перед собой долговязую фигуру. Фигура тоже вся в белом, на носу очки с толстыми линзами, на груди – даже не стетоскоп, а скорее трубка.
Что за хрень? Где такое выкопали?
– Ну что, господин Гордеев, рад, что вы пришли в себя, – говорит врач. (А кто ж ещё это мог быть?)
Порываюсь поправить эскулапа, сказать, что моя фамилия Шейнин, но потом одёргиваю сам себя. Может, ну его. Рано вскрывать все карты. Побуду какое-то время Гордеевым, а там будет видно.
– Я тоже этому рад.
Доктор будто не верит своим глазам, смотрит на меня, как на неведомую зверушку. Неужели считали, что не очухаюсь? А вот хрен вам! Помирать нам рановато! Дел по горло!
– Давайте знакомиться. Я Сергей Иванович Обнорский, главврач госпиталя и по совместительству ваш лечащий врач.
– Очень приятно, Сергей Иванович!
– Взаимно, – любезностью на любезность отвечает эскулап.
Начинается стандартный медицинский осмотр: меня всего выслушивают, простукивают, прощупывают, заставляют открыть рот. Я послушно следую приказам.
– Что ж, голубчик! – удовлетворённо крякает Обнорский. – У меня для вас хорошие новости: вы пошли на поправку. Неделька, максимум полторы, и вас можно выписать из госпиталя.
– Куда выписать? – осторожно спрашиваю я.
Врач мрачнеет.
– Разумеется, в действующую армию. Бить японцев, куда ж ещё?!
Каких, блин, японцев? Мы что, за то время, что я в больничке валяюсь, успели сцепиться со Страной восходящего солнца? Интересно, чего не поделили? Те самые Курильские острова?
– Доктор, – медленно говорю я, – простите за глупый вопрос, но у меня что-то вроде… как его… амнезии, что ли… Не помню почти ничего…
– Бывает, – соглашается врач. – Так что вы хотите узнать?
Вообще, вопросов вагон и маленькая тележка, но я начинаю с главного:
– Война с японцами давно идёт?
– Да как началась девятого февраля тысяча девятьсот четвёртого года, так уже почти полгода идёт, ни конца ни края ей не видно.
Мой мозг взрывается! Какой, твою в душу мать, февраль тысяча девятьсот четвёртого года?! Тогда не то что меня – моего деда, а то и прадеда в проекте ещё не было!
Галюники… Ну, галлюцинации то есть… Только больно уж всё реально выглядит для этой самой галлюцинации…
Доктор неправильно толкует мои эмоции.