Ротмистр Гордеев

Тачанки подлетают почти к линии японских окопов, делают резкий поворот и, двигаясь вдоль них, поливают свинцовым дождём всё живое. Японские позиции прикрыты «колючкой» – спиралями Бруно. Поверх них наступающая пехота кидает мостки, преодолевая это препятствие, и обрушивается в японские окопы. Выстрелы, крики ярости, удары штыками, саблями – ярость и круговерть рукопашной. Так хочется принять в этом участие, но у нас другая задача.

Поперёк японских окопов, где всё ещё идёт рукопашная, мои бойцы перекидывают ставшие штатными мостки, по которым линию окопов пересекают тачанки и наша конная группа. Мостки собраны, приторочены к тачанкам, и наша охотничья команда устремляется вглубь занятой японцами территории, оставляя за спиной резню в захваченных нашей пехотой японских траншеях. Фактор неожиданности сделал своё дело: японцы начинают сдаваться. Кто-то бежит, выскакивая из схватки, кто-то поднимает руки вверх, надеясь на милосердие русского солдата.

Плотной группой мой отряд выскакивает на дорогу, движемся рысью. Две тачанки в авангарде, две тачанки в арьергарде, передовой дозор, боковые дозоры – всё как положено. Торопимся. Надо уйти как можно дальше, а затем скрыться в ближайших лесах и начать дальнейшее разведывательно-диверсионное веселье.

Спасибо передовому дозору: успеваем укрыться в лесу до того, как на дороге показывается спешно марширующий к месту нашего прорыва японский полк. Отдыхаем, а ночью возвращаемся на дорогу. Риск столкнуться с японцами в ночное время минимален: здесь и сейчас ночью воевать не принято, равно как и совершать манёвры. Тем не менее движемся осторожно, с соблюдением необходимых мер предосторожности.

Следующий день проводим в лесу. Надо ж осмотреться, что тут вокруг нас происходит. В разных направлениях уходят разведтройки – идут пешими за сведениями и языками. Сеть раскидываю широко, в лагере остаётся примерно половина нашего отряда.

За обедом ко мне подсаживаются Вержбицкий и Маннергейм. Могу их понять: я им ровня, хотя со стороны нравы в нашем отряде могли бы показаться едва ли не анархической вольницей. Однако каждый знает свой манёвр и место в бою при любом (ну или почти любом) развитии ситуации. Всё многократно обговорено и отработано на учениях и в предыдущих боевых выходах.

– Николай Михалыч, – начинает Вержбицкий, – приношу вам свои извинения. До последнего момента считал, что эти ваши «художества» – опасная фантазия и попрание всех основ тактики. Однако убедился: ваши придумки эффектны и эффективны. Мир?

Вержбицкий протягивает мне руку. Пожимаю его ладонь.

– Мир.

Неужели поляка проняло? Или хитрит в преддверии каких-то очередных интриг? Ладно, жизнь покажет. Но спиной к нему я поворачиваться не рискну, не сочтите меня перестраховщиком.

– Интересная придумка эти ваши тачанки… – Маннергейм задумчиво жуёт травинку. – Ведь если вдуматься, она делает боевые действия мобильными, позволяя перемещать огневые точки с большой скоростью на дальние расстояния, менять конфигурацию огневых позиций в соответствии с требованиями момента – обороны или наступления. Можно представить себе целую армию таких тачанок, мчащихся по просторам степей…

А тролля, похоже, всерьёз пробрало идеей мобильной войны. Этак ещё додумается до концепции танков.

– Новые орды Чингисхана? – вставляет свои пять копеек поляк.

– Жаль, нельзя на ваши брички поставить серьёзную артиллерию, – вздыхает барон. – Конструкция просто не выдержит веса пушки.

– Но имеется же горная артиллерия – легкие пушки, которые перевозят на вьючных лошадях. Такой вес эти повозки вполне выдержат. – Поляка тоже увлекла идея. – Или у британцев в Индии есть части, где лёгкие пушки перевозят на верблюдах.

– Господа, – пытаюсь урезонить фантазёров, – давайте будем реалистами.

Оба смотрят на меня удивлённо: зачем я подрезаю крылья их фантазии?

– Давайте будем реалистами – будем требовать невозможного.

Где-то я читал этот парадокс, почему бы и не блеснуть им втихаря?

– Николя, да вы философ, – усмехается Маннергейм.

Наша увлекательная беседа прерывается: возвращается одна из разведтроек. Братья Лукашины и Сорока притащили с собой «языка». Спелёнатый, как мумия, японский лейтенант пучит глаза и сверкает белками, мычит что-то сквозь кляп. Мычи-мычи, скоро запоёшь, когда начнём допрос.

Особо стараться не пришлось. Молоденький лейтенант на приличном французском поведал нам много интересного. Мне пришлось разыграть целую интермедию, чтобы повесить допрос на Вержбицкого с Маннергеймом с целью не выдать им своего незнания этого прекрасного языка: эти гордеевские навыки до сих пор дремлют где-то в глубинах моего нового организма, а у Лёхи Шейнина второй рабочий язык – английский.

Расположение своей части и соседей, схему караулов и постов, периодичность их смены, а также расположение складов – всё это аккуратно заносится на карту, кратко формулируется для донесения и в ближайшее время отправится с крылатым почтальоном прямиком в штаб.