Ротмистр Гордеев 2

— И сильно просчитывается, — кто-то из англичан подаёт голос, — ваши газеты часто печатают такое, что японское командование считает важными сведениями. Я слышал, аналитику, собранную по русским газетам, передали телеграфом японскому военному атташе в Берлине, и уже через шесть дней эта информация была у японского командования здесь, в Манчжурии.

Интересно, кто это из англичан: Черчилль или майор Хорн?

— Мистер Джером, вряд ли в этой «parnoy» стоит обсуждать вопросы войны и мира. Жар такой, как в аду.

— Идите к дьяволу, Хорн! — О, да у Хорна с Черчиллем не всё так безоблачно, какие контры обнаруживаются. — Я всегда готов учиться, но мне не всегда нравится, когда меня учат.

— Вы не журналист, вы критикан, выскочка и грязный разоблачитель, сэр… Джон! — разговор перешёл на повышенные тона.

— Когда репортер прибывает на место боевых действий, сэр, естественно, он пытается найти хоть малейший признак того, что все идет не так, как обычно. Критика может быть неприятной, но она необходима. Она выполняет ту же функцию, что и боль в человеческом теле; она обращает внимание на развитие нездорового положения вещей. Если к ней вовремя прислушаться, можно предотвратить опасность; если ее подавить, может развиться фатальная чумка.

Ну, не хватало, чтобы они поубивали тут друг друга. Это в мои планы не входит.

— Запомните, Хорн, когда я нахожусь за границей, я всегда беру за правило никогда не критиковать и не нападать на правительство своей страны.

— Ха! Вы навёрстываете упущенное, когда возвращаетесь домой.

Я, прикрытый лишь скромной простынёй, распахнул дверь в парную, полную клубов пара.

— Надеюсь, вы отогрелись, джентльмены, после ваших таинственных дорожных приключений?

Даже сквозь сгущённый жаром пар было видно, как бледнеет Черчилль.

Подмигиваю ему многозначительно.

— Сэр Уинстон?

Кажется, его сейчас хватит кондрашка.

— Мистер Гордеев, вы ошибаетесь, — вступается за соотечественника майор Хорн. — Это Джон Джером.

— Н-да? Неужели я мог обознаться? — Сарказм в моём голосе так и булькает невысмеянным смехом, — Никогда не жаловался на зрительную память, но возможно правы тибетские шаманы, утверждающие, что у каждого из людей на Земле есть свой двойник.

Я играю на грани фола, но меня не покидает ощущение, что Черчилль и Гордеев уже где-то встречались.

Дорого бы я дал, чтобы узнать, где и при каких обстоятельствах. Но пока, похоже, я угодил в точку своими тонкими намёками на некие толстые обстоятельства.

Надо дать ему успокоиться и расслабиться.

— Мистер Лондон, случалось вам на Юконе отогреваться подобным образом?

— Приходилось слышать о «sweat lodge»[3] у индейцев. Мои друзья, бывавшие в Мексике, рассказывали, что нечто подобное есть и у потомков майя на Юкатане. Но индейцы там не моются и не греются.

— И что же они там делают?

— Общаются с духами.

— У нас в бане с духами тоже можно пообщаться, — вмешивается в разговор Гиляровский, — обычно, с самим банником. Если задержаться лишнего после полуночи.

— Ну, с нашим банником можно пообщаться и в рамках службы. Есть у нас в эскадроне — унтер-офицер Бубнов.

— Надеюсь, мы сможем с ним пообщаться в рамках программы нашего визита? — интересуется Джадсон.

— Отчего нет? И с ним, и с другими бойцами, независимо от их человеческой или нечеловеческой природы. Но давайте, джентльмены, сворачивать наши помывочные процедуры, нас ещё ждёт обед

Красные и распаренные — на выход мы с дядей Гиляем поработали веничками, как следует — вываливаемся в предбанник.

Здесь уже накрыт небольшой столик с чаем с добавлением хитрых и вкусных травок и по бутылке «Харбина» на нос.

Уж не знаю, где Скоробут раздобыл этот дефицит для фронтовых условий — харбинское пиво из пивоварни пана Врублевского.

— Я просто, словно заново родился, — автор Шерлока Холмса с удовольствием потягивает янтарный напиток, сдувая с усов, осевшую на них густую пену.

— Баня все грехи смоет, — усмехается в ответ Гиляровский. — Так у нас в народе говорят.

Снова ловлю на себе пристальный взор Черчилля, но стоит попытаться перехватить его взгляд, он тут же отводит глаза.

Достаю бутылку Шамхаловского коньяка.

— Господа, предлагаю по рюмочке в качестве аперитива.

Опрокинули по первой. Глаза у гостей заблестели, даже у сэра Уинстона, который старательно строит из себя Джона Джерома.

Переходим в столовую, где всё накрыто для обеда. Гости довольно потирают руками: стол от еды буквально ломится.

Тост за тостом, чтобы между первой и второй — перерывчик небольшой.

Нам с Гиляровским нужно привести гостей в соответствующий вид для лучшего восприятия обязательной программы.

В дело идёт местная гаолянова водка и всё богатство русско-китайской кухни.

Языки у гостей развязываются. Держатся только майор Хорн и Черчилль. Сэру Уинстону водка как-то не заходит, в отличии от коньяка.

Закуриваем. Черчилль тянет в рот гаванскую сигару. Видит мой заинтересованный взгляд и после некоторого сомнения протягивает сигару.

— Мистер Гордеев?

— Благодарю.

Принюхиваюсь. Говорят, в Гаване их скатывают на своих шоколадных бёдрах работницы на фабриках.

Спрашиваю об этом Черчилля. Он в ответ дипломатично хмыкает.