Rotten. Вход воспрещен

Все мы сидели в одной и той же камере. Я тоже надписал свое имя и теперь присоединился к группе – офигенный клуб получился.

В Лондоне людей арестовывали достаточно часто. Был закон, согласно которому любое подозрительное лицо могли держать сколько угодно. Но обычно все-таки не более двух часов. Это бесило больше, чем что-либо другое.

Я был один в своей камере размером восемь на десять футов. Там были крепкие стальные прутья, белая плитка и унитаз – как в госпитале для душевнобольных. Ужас. Родители вытащили меня в ту ночь, следующее судебное заседание было назначено через пару дней. После этого меня приговорили к штрафу в сорок пять фунтов. Малкольм, который отвечал за все наши финансы, объявился и заявил: «У меня с собой денег нет!» Судья, будучи мудрейшим человеком, отправил меня обратно домой в трущобы. Полицейские проводили меня вниз по лестнице и сообщили моим родителям, что если штраф не будет уплачен сегодня до половины четвертого пополудни, то меня снова упекут за решетку. Малкольм, наверное, тогда отправился куда-то обедать. Через десять минут он вернулся и заплатил штраф. Мой отец хотел убить Малкольма за его скандальное поведение. Я сам бы убил его. К тому моменту мы уже понимали, что он не изменится и так и останется непроходимым жмотом. Это было постоянной проблемой. Малкольм едва ли пытался хоть как-то заботиться о своих восходящих звездах.

Единственный способ, которым можно было выманить из Малкольма деньги, – это угрожать ему, что свалишь из группы. Тогда средства внезапно откуда-то появлялись. Это происходило из раза в раз. Я не думаю, что похожие проблемы были у Стива и Пола. Они говорили так: «Малкольм никогда и никак нам не вредил!» Возможно, так оно и было. Он знал их достаточно долго, и они были более легкими на подъем. Им было просто легче справляться со всем, что происходило. «Малкольм не будет лгать! – говорили они, – Джон просто хренов нытик!»

Забавы ради мы иногда ходили в клубы для трансвеститов.

Мне всегда казалось, что гей-клубы были куда свободнее и даже безопаснее, чем другие клубы. Без геев в Лондоне в принципе бы не существовало самого понятия «ночной клуб». Если бы все клубы принадлежали натуралам, то они моментально бы превратились в пивные забегаловки.

В Лондоне было огромное количество клубов для трансвеститов. В одном из них, на Оксфорд Стрит, я встретил Линду.

Красные фонари на этой улице сводили меня с ума, но это немного компенсировалось бесплатными напитками. С этим я смирился. В тот период я носил солнцезащитные очки. Опять же люди думали, что я выделывался, потому что это были очки для слепых. Но я просто защищался от проклятого красного света! Мое отвращение к красному свету, возможно, имеет психологическую основу. И, кстати, из-за менингита у меня были проблемы с глазами.

КРИССИ ХАЙНД: Я видела, как на танцполе Сид вытаскивал из кармана длинную цепочку и размахивал ей, чтобы растолкать танцующих. Если кому-то прилетало этой цепью, это было весьма неприятно. Сид мог быть козлом, если хотел.

ДЖОН ЛАЙДОН: Сид никогда не дрался. Он был хуже, чем я. Но он любил носить оружие – цепи и прочее дерьмо. Он думал, что со всей этой требухой выглядит круто. Как-то ночью в одном из клубов в Тоттенхэме нас из-за этого «прижали». Сид размахивал цепью, и вдруг объявились копы: «Стоять! Руки за голову! Оружие опустить!» И тогда мы придумали обалденную отмазку. Зная, какими расистами являются британские полицейские, мы решили, что этим фактом можно легко манипулировать. И мы рассказали следующую историю: «Да, офицер, мы сперли эту штуковину у чернокожего. Он в составе большой банды, минимум двадцать человек. Они гнались за нами несколько миль, и сейчас наверняка ошиваются где-то за углом. У одного из них ствол!» Полиции это понравилось. «Серьезно?» – вскрикнули они и бросились в разные стороны, чтобы побыстрее поймать ту самую банду. Цепь они забрали. Наверное, сейчас, вспоминая этот случай, они приговаривают, какие мы… ээээ… нехорошие парни. Как их не пожалеть?

Все эти инциденты можно считать вполне забавными. Но если пресса цепляется за какую-то историю, то раздувает ее до вселенских масштабов. Мы не мешали прессе. Они могли пороть какую угодно дичь про нас – все, что заблагорассудится. Малкольм говорил, что для начала так и надо, мол, пресса все равно напишет гору всяких странностей, так что лучше просто смириться. Позже я понял, что так оно и было. Вот, любуйся их писаниной и ничегошеньки не отрицай.

КЭРОЛАЙН КУН: Практически все, кто называет себя журналистами, не обременены интеллектом, особенно это касается мачо и акул пера. Они проповедовали теорию, что все рок-н-ролльщики из рабочего класса обязательно придурки, что они просто не могут ими не быть.

ГОВАРД ТОМПСОН: Все это будоражило воображение и при этом смущало, вводило в шоковое состояние. В любом случае это определенно было чем-то новым и фантастическим. Кто знал?