Роудмуви

мама гундит, что масло ты мажешь не с той руки.

В одной комнате – вчетвером, потом – впятером.

После свадьбы денег не густо: жрали чаще капусту,

да папин запас тушёнки и макарон.

Легко умереть за любовь, когда тебе чуть за двадцать,

а вот как жить в круглосуточной депривации сна, места, денег и сил?

Дочь научилась сидеть, затем ползать, затем ходить.

И когда засыпала у тебя на руках,

ты телом вдруг знал, что оно давно было лишено куска,

он вернулся, когда она родилась.

Каждый вечер, когда она грызла твой палец,

моргала все медленней, становилась теплее и тяжелей,

тебе было впору плакать и петь:

ты что-то шептал прямо в пух на её макушке,

который пах как самая нежная в мире хрень.

Для тебя нет ничего главнее, наверное, и теперь.

Папа устроил тебя в политех, чтобы от армии, и чтобы как у людей,

а знакомый бандит предложил работу:

мотаться в финку, оттуда – возить барахло, туда – водку

8

Между тем возвращается ее бывший с душой и телом, коцанными Чечнёй.

Он оказался твоей дворовой роднёй,

вы бухали неделю, он учил, что война – это тоже такая жизнь:

если можешь – двигайся и дыши, а если не можешь – тем более и поживее.

Ты тогда ему не поверил,

думал, что жить это значит – стоять столетье, а лучше два,

в позе «ни шагу назад», будто за тобой москва,

врастая в землю, как пожилые дома и деревья,

а в твоей тени чтобы – счастливая мелюзга.

Позже, когда ты давно уже вынесешь на помойку гитару и кимоно,

он тебя встретит в подъезде, до вони больной,

спросит стольник, вскоре загнётся от алкоголя,

и вот вас двое в зале питерского крематория,

ты скажешь – «Давай, чувак. Ты был, похоже, прав: