Роузуотер

Той ночью, у себя в комнате, с фонариком под одеялом, я рассматриваю свою добычу, верчу крест, чтобы он блестел на свету, и считаю деньги. Я чувствую себя могущественным, и не потому, что стал сенситивом, чего даже не осознаю, а потому, что могу покупать что-то, не спрашивая и не отчитываясь перед родителями. Хотелось бы сказать, что я использовал свою силу во благо, раздавая беднякам подарки и пищу, и прожил долго и счастливо, но это будет неправдой. Свое денежное могущество я расходую на вредную еду, дорогую порнографию, выпивку, приватные танцы, наркотики, выпивку, одежду, обувь и прочие удовольствия.

Воровство не похоже ни на какой другой опыт в моей жизни. У нашего народа есть поговорка: «Краденое мясо вдвое слаще». По-моему, что угодно краденое слаще и сытнее в сто раз.

Пока тебя не поймают.

На целый год я становлюсь Крысой, Термитом, Пожирателем Богатств, Незаметным, Неслышным. Мы живем в тихом районе, где ограбления случаются редко, а некоторые семьи знают друг друга на протяжении трех поколений. Вещи пропадают постоянно, и никто не может это объяснить. Кое-кто говорит, что это дух, и есть исторические прецеденты, когда эмере [12] помогали одержимым находить ценности. Пятидесятники молятся и изгоняют демонов, но тщетно. Некоторые трубят во все трубы, утверждая, что Библия велит убивать воров, если верить двадцать второй главе книги Исход, и это правда, что во многих частях Нигерии мы следуем Ветхому Завету по отношению к пойманным на краже. Воров обычно избивают до полусмерти и казнят «ожерельем». Ни один вор не верит, что его ждет такая участь, пока у него на шее не окажется покрышка и бензин не намочит волосы, и, задохнувшись парами, он не утратит способность молить о пощаде. Бабалаво [13] колдуют, проклинают и раскладывают фетиши. У меня ко всему этому иммунитет, но те сорок процентов моего разума, которые могут верить в сверхъестественное, испытывают страх.

Однако остановиться я не могу. Это стало моим образом жизни, и я горячо убеждаю родителей, что мои вечеринки, одежду и ночную жизнь я оплачиваю за счет подработок и подарков от благодарных людей. Отец фыркает, его доверие пошатнулось. Мать первая догадывается, как связано одно с другим, поиск с воровством. Если ты можешь найти что угодно, хватит ли тебе моральной устойчивости, чтобы остаться честным? Мать смотрит на меня и думает: нет.

На тот момент я не знаю ничего о ксеносфере или о том, что могу иметь отношение к сенситивам или военным. Эту способность я воспринимаю как нечто мистическое, духовное или колдовское. Хотя сам дохожу до того, что предметы и ценности, которые я отыскиваю, обязательно должны кому-то принадлежать. В поисках месторождений золота и нефти, например, от меня никакой пользы.

В день, когда меня ловят, по радио играет песня «Mr. Follow-Follow» Фелы Кути, та самая песня, которую я больше не могу слышать без тошноты. Она грохочет на весь дом из примитивного магнитофона, который так любит мой отец. У меня вроде как есть подружка по имени Фадеке, и она – воплощение Лагоса меркантильного. Она покупается и оплачивается вся, от волос до каблуков, стильная трофейная сиси эко [14]. Она из тех женщин, что требуют денег без иронии или стыда. Скоро она придет, а мне нечего ей дать, потому что я все растратил прошлой ночью. У меня легкое похмелье, но я прекрасно ощущаю деньги в соседних домах, потому что сейчас конец месяца и все получили зарплату.

Странно то, что обычно я у своих родителей не ворую. Я знаю, конечно, где в доме лежат ценности. Я собираюсь позаимствовать чуток из маминой заначки, а потом вернуть на место, когда что-нибудь добуду. Часть денег она кладет в банк, часть – зашивает в вышедшие из моды шмотки, запрятанные в глубины шкафа. У меня теперь есть складной нож; я ношу его именно для этой цели, потому что многие поступают так же, как моя мать. Нигерийцы не слишком-то доверяют всей этой болтовне – цифровым деньгам, биткоинам, бабкам-которые-не-увидишь. Я кромсаю ее заначку, когда слышу ее.

– Что ты делаешь? – спрашивает мама.

Разумного объяснения у меня нет, поэтому я просто стою с ее изрезанной одеждой в одной руке и ножом в другой. Чувствую вес денег, точный вес правды. В кармане вибрирует телефон, и я знаю, что это Фадеке. Мой мозг зависает, и я не могу не то что придумать отмазку, но вообще думать не могу. Боюсь, что меня свели с ума мои действия, или проклятие, или рука Божья. Вы наверняка слышали, такое случается с теми, кто это заслужил.

На лице матери написано неодобрение, уголок ее рта сдается на милость притяжения, глаза – на милость влаги. Она протягивает руки, возводит глаза к небесам и говорит: «Aiye me re», что значит: «Это и есть моя жизнь».

– Мам… – начинаю я.

– Знаешь, почему ты мой единственный сын? – спрашивает она.

– Нет, мама, – говорю я, используя более уважительную форму, чтобы попробовать ее умаслить. Кладу пиджак со вспоротыми швами на пол.