Роузуотер

Аминат проводит меня за руку на кухню и толкает на стул рядом с маленьким квадратным столиком. На ней теперь длинная белая футболка. Опустошает кофеварку – на вид она сто́ит, как вся Земля. Спитой кофе отправляется в пакет, потом в корзину.

– Я сначала пью кофе, потом завтракаю. А ты? – спрашивает она.

– Сделай то же, что и себе, – отвечаю я.

– Отлично, потому что у меня идеальный вкус. Я сделаю яичницу с ямсом.

Мне кажется, я не голоден, но уверен, что все съем. Я хочу есть ради нее.

– Что ты обычно делаешь по субботам? – спрашивает она. Засыпает зерна в кофеварку. Одно падает на столик, и она отдает его мне. Я обнюхиваю его и отправляю в рот. На вкус и запах оно отдает табаком с древесиной.

– Как пойдет. Работаю, если есть подработка. Если нет, захожу в больницу.

– Зачем? Кто-то из родных болеет?

– Нет. Просто хожу… помогать. – Это лишь наполовину правда. Я хожу в больницу ради перспективы. – А ты?

– Обычно езжу в Лагос навестить семью. – Она заливает воду и нажимает кнопку. – Маму, папу, младшего брата.

– Каждую неделю?

– Почти. Я помогаю присматривать за служанкой, заплетаю маме косы. Мама думает, что служанка – ведьма. Ну, кто знает? Она довольно ленивая.

– Как давно ты в Роузуотере?

Она наклоняет голову влево:

– Почему ты думаешь, что я тут не с самого начала? Город не такой старый.

– Потому что я тут с самого начала, и заметил бы такую яркую женщину раньше.

Она смеется, достает корзину и выбрасывает в нее кофейную гущу.

– Подлиза. Я тут три года.

– А почему из Лагоса уехала? Больше денег, больше работы… Мужчины получше. Или женщины.

– Пффф. – Она наливает черный кофе в две одинаковые чашки, на которых изображены желтые смайлики с красными пятнами в районе одиннадцати часов. Открывает ящик под раковиной и достает большой клубень ямса, в волосатых корешках и шишковатых комьях земли. Кладет его на кухонную стойку и начинает резать на ломтики.

– Я болела.

– Я понял. Видел, как ты реагировала на Открытие.

– Ага. Я благодарна. Я люблю Утопия-сити за то, что он для нас делает. За то, что он сделал для меня.

– Что с тобой было, если ты не против ответить?

– Я не против. Я даже люблю рассказывать эту историю. Примерно через год после того, как ушел мой муж, я подхватила навязчивый кашель, легкий, но очень раздражающий. Два месяца подряд я принимала все таблетки и сиропы от кашля, какие только есть. Без толку. Когда я начала терять вес, доктор сделал анализ мокроты. У меня был туберкулез. ТБ. Чахотка.

– Сочувствую. Тяжело, наверное, было.

– Очень. У меня отказало одно легкое, и мне сделали торакотомию. – Она задирает футболку, открывая изгиб ягодиц, растяжки на бедрах и безжалостный криволинейный шрам, который я заметил раньше. – Для меня это была большая проблема. В школе я занималась прыжками в длину и тройными прыжками. Я ненавидела свою слабость, неспособность действовать. Вдобавок я узнала, что заразилась туберкулезом из-за слабого иммунитета. А иммунитет у меня упал, потому что этот ублюдок заразил меня ВИЧ.

– Охренеть.

– Не бойся: я сдавала анализы после выздоровления и сдаю каждые три месяца. Все чисто. Ни ТБ, ни ВИЧ, ничего. – Ножом для чистки овощей она срезает кожуру с каждого куска ямса одной длинной лентой, потом бросает их в раковину и включает воду. – Кааро, ты боишься?

– Чего?

– Заразиться. – Она полностью погружена в процесс, обмывает каждый кусочек, а потом кладет их на сковородку. В воздухе висит напряжение.

Я отодвигаю стул, встаю и подхожу к Аминат. Разворачиваю ее и целую в губы, бесконечно долгим, влажным поцелуем.

– Я из Роузуотера. В этих краях мы заразы не боимся.

Я снова целую ее и пробираюсь под футболку.

Нож с лязгом падает в раковину.

Мы решаем провести день вместе. Я готов съездить в Лагос – что угодно, лишь бы сбежать от запаха жареной плоти, от которого Роузуотеру не избавиться еще неделю. Она предлагает взять машину, я не возражаю. Дорога занимает два с половиной часа, и вся она – отупляющее однообразие вперемежку с полицейскими блокпостами. Нас останавливают семнадцать раз, и каждый раз мы платим деньги, прежде чем нас пропускают. Кое-где за спинами полицейских видны автоматоны. Это приземистые, похожие на танки передвижные бронебашни больше двух метров в высоту. Это старая, десяти-, может, двадцатилетнего возраста, неухоженная американская техника, которую бросили в зонах конфликтов. Если приглядеться поближе, даже под зеленью и белизной нигерийского флага все еще видны рельефные звезды и полосы. Я никогда не видел их в действии, и иногда задаюсь вопросом, не подвижные ли это пустышки с мигающими индикаторами, без действующих боеприпасов.

Поездки на юг всегда вызывают у меня отвращение. Такое ощущение, что меня должна искать полиция, потому что в юности я воровал. Я знаю, что никто меня не ищет, но где-то в душе уверен, что свободу не заслужил.